Читать книгу "Прага - Артур Филлипс"

Несмотря на ее смешливое согласие, Ники не убегает с ним. Пока Джон болтается и мотается на маленьком деревянном плотике, пока его рвет от морской болезни, Ники легко прыгает через узкий и мелкий пролив к 1991 году по камешкам от снимка к снимку, от щелчка затвора к щелчку: Джон около здания «БудапешТелеграф», пишет свое имя в белом снегу; Джон стоит на Цепном мосту, руки в карманах пальто, плечи высоко подняты на ветру, на краю запекшейся губы незажженная сигарета; мясистый усатый венгерский полисмен, театрально застывший со свирепым лицом, изображает, что бьет Джона дубинкой по голове; Надя и Джон разговаривают на скамье за роялем; очень круглолицая женщина тихонько плачет у стойки бара, закушенная половина ее нижней губы выкручена и смята; тощий бармен-венгр, поставив локти на стойку, с сомнением слушает клиента (только спина); сварливая пара за маленьким столиком ругается в присутствии смущенного третьего компаньона, и Ники поймала момент, когда содержимое стакана злой женщины горизонтально летит в ее друга; чернокожий певец одной рукой держит стойку микрофона и глядит на часы на другой руке, говоря трудно заученные венгерские слова, объявляющие наступление Нового года; целующиеся пары, обернутые серпантинами подсвеченного дыма; часы, показывающие красные 2:22 точно над головой круглолицей девушки — та уже снова счастлива и горячо толкует о чем-то и жестикулирует — слегка удивленная и маниакальная, — с тремя мужчинами: саксофонист, молодой американский пиарщик с бородкой, скрестив руки на груди, обнимающий томик стихов Йожефа Аттилы, и певец в максимальном распахе зияющего львиного зевка…

Немного назад: 11:42, на скамье у рояля:

— Так о чем это напоминает: бритые головы и новогодние вечеринки? Ах да. Можно понадоедать воспоминаниями?

— Просим.

— Тогда мы в 1938-м. И тоже Новый год. Берлин в те дни был весьма занятный город, какое-то электричество в воздухе, конечно, при условии, что ты, ну, само собой, понятно. Тогда еще многое было неясно, вы понимаете. Я была слегка под мухой, скорее всего. Мне казалось, я лучше играю на рояле, когда немного под мухой. Ну вот, я играю. Интересно, что это были за мелодии? По большей части немецкие вещи, для них в тот год никакого джаза, надо знать свою публику. Мы были на частном празднике. Спасибо другу моего друга, я собирала на вечеринках какие-то вполне симпатичные деньги. Хорошая пора: тридцать восьмой становится тридцать девятым. Я не знаю, надолго ли задержусь в городе. Может, уеду через месяц — я молода, и все возможно: друзья, романы, приключения. Вам знакомо это чувство, я уверена. И вот солдат, один из гостей, делает предложение — очень громко — мне. Он говорит, что мы с ним должны отметить Новый год, до которого осталось всего несколько минут, особым образом. Даже не знаю, смогу ли сказать вам английский перевод того, что он предложил; такое немецкое слово, которое просто тянется без конца, в одном слове они умудряются выразить то, что в английском было бы длинным абзацем. Так что давайте оставим это вашему воображению, мистер Прайс. Думаю, с вашей прекрасной и дерзкой подругой, которая сейчас занята своей камерой, вы очень мало чего не можете вообразить. Берлин: мой наглый мучитель в бриджах. Он молод, но уже офицер. И шрамы: небольшая бороздка на щеке и другая, подлиннее, — на голове. Эта вторая была бы незаметна, но у него бритая голова, как у твоей новой подружки. Я не отвечаю и играю громче, в надежде, что он уйдет. Но он снова объявляет свое намерение, теперь громче, совсем громко. Я очень молода; я не знаю, что делать. Так что я солгала, сказала: «Благодарю, но я замужем». — «А-ах, маленькая фройляйн замужем? И где же этот муж, который посылает тебя торговать собой как муз-зыкальную пр-роститутку?» На вечеринке у меня нет друзей, уже поздно, а живу я в отеле на другом конце города. Я начинаю представлять ужасные окончания этого вечера. Я все играю, делаю вид, что мне нужно смотреть на клавиши, хотя это немного унизительно для меня, такое изображать, и тут, не успела я слишком запугать себя или сказать что-нибудь остроумное, но глупое, что тоже было возможно, я спасена. С другой стороны рояля появился другой офицер. «Эта дама — моя приятельница, — соврал этот новый. — Если она хочет, чтобы ее оставили в покое, то я з-зоветую вам оставить ее в покое». Этот новый был в том же звании или, может, выше. Бритая голова. То же самое — шрам на щеке. Тоже в бриджах. Будто человек выговаривает зеркалу. Я улыбнулась своему спасителю, махнула ресницами, как леди, и продолжала играть. Конечно, первый солдат тоже был немного под мухой и не собирался так просто со мной закончить. Страх быстро уходит, и теперь я сознаюсь в гордости: я стою внимания двух молодых военных парней. Теперь я в безопасности, и могу этим насладиться. И еще признаюсь, что потешалась, когда первый солдат оскорбил второго, а тот в ответ оскорбил его. У них были очень спокойные голоса, когда они угрожали друг другу. Первый потянулся через рояль и дал моему герою пощечину. Я продолжаю играть, но теперь я не собираюсь пропускать ничего, как дура глядя на клавиши. И признаюсь, я улыбалась. Это было здорово, Джон Прайс.

Лучший кадр из почти целой пленки, которую Ники нащелкает за следующие три минуты: Джон с Надей сидят рядом на скамье у рояля, Надя ближе к стене, Джон — к залу. Освещенные прожекторами на целый ансамбль, их лица сверху ярче всего и затеняются ближе к шее и плечам. Надина левая рука погружается в клавиши, а правая парит над ними, занесенная перед искусным броском в следующую мелодическую мысль. Надя в красном платье — том, в котором была в вечер их знакомства, она это платье часто надевает. Джон склонил голову, подставляя левое ухо ее рассказу, и в то же время направляет струю дыма изо рта вверх и подальше вправо, в сторону от нее. А над ними двумя нарисованный на стене тенор-саксофонист Декстер Гордон — с крыльями и нимбом, слегка понуро-скучающий, — точно так же наклоняет голову и выпускает струю чуть намеченного кистью дыма параллельно Джоновой.

— И с этим они медленно отходят от меня. Первый солдат посылает мне очень серьезный взгляд, немного опасный, немного вв-волчий. Какое бы сражение ни намечалось, если он вернется один, мне явно не придется ждать мягкого обращения. Мой герой, однако, улыбается довольно спокойно, почти смеется, говоря мне, что это всего лишь глупая игра и вреда никому не выйдет. Он снимает серый китель. И, Джон, мне так приятно! Я знаю, что теперь женщинам не годится признаваться в таких чувствах. Конечно, мы вам не игрушки, за которые можно подраться, ужасные вы мужчины. Но я признаюсь! Считайте меня виновной в мыслепреступлениях против моих сестер! Это было чистое ощущение новой власти, будто они сказали мне, что я — коронованная королева этой полночи. В тот миг я чувствовала, что могу получить любого мужчину в этой комнате или во всем Берлине, и я на самом деле встретила моего мужа вскоре после этого случая. Но вернемся немного назад: они вот-вот исчезнут в дверях, но прежде становятся очень вежливы друг с другом. Каждый старается придержать для другого дверь; даже просто выйти занимает у них довольно приличное время. Поклоны и щелканья каблуками превращаются в небольшой кабаретный фарс. На меня они в это время не смотрят, но играют для меня. Наконец им удается выйти из комнаты: мой герой все-таки согласился принять любезность врага и выходит первым. Дверь за ними тихо закрывается. Комнату заполняет толпа гостей, многие пьяны, многие танцуют. Я продолжаю играть, ко мне подходит хозяйка, чтобы сделать кое-какие музыкальные заказы.