Читать книгу "Фамильные ценности - Александр Александрович Васильев"

В школе Машу называли парижанкой, ведь с двенадцати до пятнадцати лет она жила в столице Франции, куда отправили работать ее отца Олега Ященко – сотрудника Министерства внешней торговли. Машина мама Инна Лаврова работала при посольстве переводчиком с французского языка. Во время строительства нового здания посольства она была прикреплена к главному архитектору, каталонцу Ги Торрану. Француз по уши влюбился в свою переводчицу, и она… ответила ему взаимностью. Жить со своим мужем Олегом Инна больше не могла. Впрочем, он к тому времени тоже закрутил роман с собственной секретаршей. Расстались, можно сказать, друзьями. В школе при посольстве, где училась Маша, было только восемь классов, и, чтобы получить аттестат, ей нужно было съездить доучиться в Москву. В московской французской школе дела не заладились, надо было куда-то переходить. Куда? Ну разумеется, в ту самую знаменитую 127-ю школу рабочей молодежи, где доучивались до аттестата многие дети творческих родителей. Но бабушке Машины документы отдавать отказались, пришлось на три дня прилететь из Парижа маме. То есть это Инна Лаврова думала, что на три дня… В день маминого отъезда выслали из Парижа Машиного отца и ее младшую сестру Катю – и всё, мышеловка захлопнулась. Началась многолетняя борьба за счастье, за право воссоединиться с любимым человеком.

21 декабря 1981 года Инна Лаврова объявила голодовку, которая продолжалась тридцать восемь дней. Она требовала разрешения на заключение брака с иностранцем. Однако в эпоху Брежнева связать свою жизнь с иностранцем нашим соотечественникам было крайне тяжело. Брак с иноземцем?! Как такое возможно?! Ни в коем случае… если, конечно, ты не соглашался сразу сотрудничать с соответствующими органами. Но Ги Торран, каталонец из Перпиньяна, оказался человеком упрямым. Большими трудами и финансовыми вложениями он все-таки добился разрешения жениться на русской женщине, а впоследствии – и того, чтобы ее выпустили из СССР. Этой цели ему удалось достичь ни больше ни меньше как через тогдашнего президента Франции Франсуа Миттерана, с которым Торран вместе учился и который в то время прибыл в СССР для подписания договора о поставках газа из Советского Союза во Францию – речь шла о газопроводе из Уфы, называвшемся “Газодюк”. И вот, как рассказывают, в беседе со всемогущим правителем Леонидом Брежневым французский президент сказал: “Я ратифицирую договор на строительство газопровода только в случае, если вы дадите возможность трем советским женщинам воссоединиться с французами”. Одна из этих дам жила в Киеве, вторая в Сочи, а третья – мать моей возлюбленной Маши – в Москве. И генсек неожиданно дал добро. Вот таким образом наши женщины были обменяны на газопровод. И в один день, буквально в двадцать четыре часа, Ги Торрана впустили в Москву, позволили зарегистрировать брак с Инной Лавровой и, более того, сразу разрешили им и двум их дочерям вылететь в Париж. Это случилось в феврале 1982 года.

Пока Инна билась словно рыба об лед с непобедимой системой, Маша училась в нашей любимой школе, выгуливала роскошного колли по кличке Гийом и почти ежедневно занималась живописью и рисунком. Ее тяга к живописи была генетической – она приходится родственницей художнику Московского Художественного театра Владимиру Егорову, создавшему незабываемое оформление к спектаклю 1908 года “Синяя птица”.

Я ухаживал за ней не так, как обычно ухаживают за девушками. Вместо цветов дарил булочки “Калорийные” по 10 копеек, а свидания мы назначали у метро “Кропоткинская”, откуда с обоюдной радостью начинали обход помоек. Маша и я с большим азартом рылись в мусорных баках и вокруг них и радовались каждой находке, которая могла стать частью моей коллекции.

Из каждой своей поездки – будь то Варшава или Братислава – я писал Маше письма, которые она сохранила и спустя годы передала мне их копии. С радостью привожу на этих страницах строки, написанные мной около сорока лет назад:

25.05.80

Моя милая, дорогая, маленькая девочка! Пишу тебе из Кракова. Краков – очень большой, но мне не очень нравится. Несмотря на то что он очень старинный, он весь по цвету в стиле немецкой оккупации. Но одно очень интересно для тебя, что все камни мостовой только сиреневые и фиолетовые. Я говорю все время по-польски, и даже в музее мне не верят, что я не есть поляк, что мой акцент есть хороший. Пока всё. Помню тебя каждый день, утром, днем и вечером. А ночью я сплю. Люблю тебя очень, целую крепко. Будь счастливой.

10.07.80

Ко мне в комнату залетела ночная бабочка, она бьется вокруг лампы, потом затихает. Я не один. Не могу отделаться от мысли о тебе. Всегда, когда вечер и я предоставлен самому себе. Что ты сейчас делаешь? Наверное, не читаешь, а просто спишь, как и в прошлом году в это время, только не так…

Вчера из-за маминого дня рождения так закрутился, что послал поздравление с праздником лишь сегодня. Но ты простишь!

Завтра, вернее уже сегодня, твой день рождения. Время идет, и с этим тоже я тебя поздравляю, моя деточка. Как с тобой уверенно, как хорошо можно себя чувствовать, когда ты рядом. Обязательно напиши мне о своем быте и “культурных” новостях. Это все для меня интересно. Не грусти только, не скучай!

Вечер. Сегодня ты уехала, я еще был с тобой рядом, а теперь один. Все совсем недавно, сейчас. Уже поздно. Сейчас думаю о тебе, потому что один, потому что свободен от дел, потому что есть время подумать хоть немного времени о тебе, только о тебе.

Мне хорошо с тобой, я так серьезнее, могу многое решать и выбирать. Какое счастье, чтобы ты была здесь и у меня рядом, дома мы бы сидели рядом, смотрели друг на друга. Увы, это иллюзии. Возможно, в августе, когда мои родители уедут, это станет правдой. Что мечтать!

Мне блаженно сейчас, когда я могу быть с тобой наедине, когда я чувствую тебя, моя нежная, милая, родная. Только ты не обмани меня! Будет очень горько!

Мое сердце, радость, счастье! Где ты? Что ты делаешь теперь? Будем нежными, добрыми, хорошими. Когда-нибудь. Ну, вот и всё. Пора спать. Нельзя так волноваться. Думаю о тебе, моя. Целую сейчас. Еще напишу завтра. Это такое счастье – думать о тебе!

Вдвоем мы совершили несколько прекрасных романтических путешествий к Балтийскому морю. Побывали в Юрмале, Паланге, Кясму. Кясму – это небольшой поселок в Эстонии, расположенный на берегу моря и знаменитый своими пляжами с песком сиреневого цвета. Во времена моей юности это местечко облюбовали московские интеллектуалы. К примеру, в Кясму каждое лето проводила Анастасия Цветаева, с которой я там и познакомился. Это была невысокая старушка в очень выцветшем сером пыльнике образца 1950 года, небольшой шляпке и довольно стоптанной обуви. Она всегда шагала в сторону пляжа в окружении своих московских почитательниц – близких ей по возрасту дам. Среди других персонажей этого местечка я вспоминаю московского поэта Андрея Монастырского.

Во время наших с Машей поездок я сорил деньгами направо и налево и под конец поездки оставался без копейки в кармане. Сегодня я бы отправился к ближайшему банкомату и снял необходимую сумму. Но на дворе стоял 1981 год, банкоматов и кредитных карт не существовало даже в Эстонии, где мы в конце концов оказались, поэтому нам не оставалось ничего иного, как сдавать во вторсырье собранные на дороге бутылки. На вырученные за стеклотару деньги была куплена огромная головка эстонского сыра. Предвкушая сытный обед, мы попробовали по кусочку и тут же выплюнули: сыр оказался невероятно соленым. Есть его было невозможно. Тогда мы пошли на маленькую хитрость. Нашли свободный прилавок на местном рынке, разрезали сыр пополам, и Маша, повязав голову косынкой, расхваливала сыр по-французски и лихо продала каждую часть по цене целой головки.