Читать книгу "Облако - Семен Лопато"

– Превосходно. То есть все это, конечно, печально, но простой вопрос – о чем это произведение?

– Ну… о могучем творческом таланте народа, способном превзойти любые иностранные достижения, о его огромном скрытом потенциале, о неумении начальства его ценить, из-за которого этот талант погибает, о необходимости что-то сделать, изменить во внутреннем устройстве страны, чтобы этот талант высвободился, засиял и мог проявить себя в полной мере.

– Прекрасно. Абсолютно каноническое толкование. Все прямолинейно и просто, как отрывок из азбуки. А теперь, для разнообразия, зададимся предельно простым вопросом. Скажите, ведь если эта блоха действительно танцевала, то для этого внутри у нее – к примеру, в коленных суставах – в огромном количестве должны быть различные механические элементы – шестеренки, оси, шкивы, тяги – на порядок более миниатюрные, чем даже самый мелкий из гвоздей, что вбили ей в копыта эти тульские мастера. Не так ли?

Вадим на секунду задумался.

– Пожалуй. А если учесть зубчатые передачи и подшипники, без которых невозможна длительная работа поворотных частей, то, может быть, и на два порядка.

– То есть что получается – они никого не превзошли, они просто испортили вещь, ведь после их процедуры блоха танцевать перестала.

– Гм… получается так.

– То есть – назовем все своими именами – ничего не понимая в устройстве, не понимая принципов его работы, они варварски вмешались в него, попутно лишив его главного, наиболее ценного свойства – кому интересна нетанцующая блоха – и, не осознав даже этого, посчитали дело сделанным, а иностранное устройство превзойденным. Так?

– Так.

– Причем – и это здесь самое интересное – этого никто не понимает. Ни Платов, ни царь, ни придворные – среди которых наверняка масса прозападно настроенных – никому из них и в голову не приходит задаться этим простейшим вопросом, которым только что задались мы, и все искренне полагают – пусть даже с сожалением – иностранное устройство превзойденным. То есть руководство страны, которое, глядя на народ сверху вниз, самодовольно считая себя несравненно более просвещенным и культурным, чем руководимый им народ, в духовном смысле ощущая себя скорее частью Запада, а не России, на деле проявляет точно такое же варварство, само себя не осознающее.

– В ментальном смысле руководство – плоть от плоти народа.

– Безусловно. Прекрасно, пойдем дальше, заметив, кстати, что каноническая трактовка этого произведения на этой стадии уже с треском рухнула, говорить о творческом потенциале народа в свете сказанного, согласитесь, как-то не очень уместно, ну да ладно, к этому мы еще вернемся позднее. История между тем продолжается. Дальше самое интересное – эту блоху везут в Англию – под гром барабанов, с развернутыми знаменами, как доказательство превосходства российских технологий. Англичане – в восторге. Зная природный юмор англичан, можно себе представить, что они думали, глядя на эту блоху и преисполненных сознания собственной значимости российских представителей, и какое утонченное удовольствие испытывали, расточая по-английски вежливые комплименты Левше и его спутникам, причем удовольствие, прямо скажем, как эстетическое, так и политическое.

– Ради бога, остановитесь.

– Дальше… ну хорошо, щадя наши с вами национальные чувства, продолжать не буду.

– Крайне вам признателен.

Вадим мгновенье подумал.

– Между прочим – о самом страшном, что связано с этим произведением, вы так и не сказали. И знаете, в чем оно? В том, что та простая мысль, о которой вы говорили, не приходит в голову не только Левше и тульским мастерам, не только царю и придворным, но и миллионам читателей – ни в девятнадцатом веке, ни в двадцатом, ни в двадцать первом.

– А вот тут вы, безусловно, правы.

Мужчина остро взглянул на Вадима.

– Итак, о чем это произведение?

Вадим отмахнулся.

– В первом приближении понятно – о глубинном мистицизме русского народа, о каком-то особом отношении к тому, что приходит с Запада и о всем таком прочем. Вы мне лучше другое скажите – как по-вашему – сам Лесков-то все это понимал?

– А, по-вашему, это имеет какое-то значение?

– Гм… по-моему, основополагающее, ведь это показывает глубину его замысла, а опосредованно – и глубину его личности, знаете, если он действительно имел в виду все то, о чем вы говорили, то это такой гений, о котором даже и подумать как-то страшно.

– Возможно, и все же обратите внимание на нечто куда более важное – каждое поколение не понимает классику по-своему, причем объектом непонимания является именно то, что для данного поколения актуальней всего, – проявлением этого системного правила данная история и является.

– Ну не будете же вы утверждать, что каждое классическое произведение имеет такую же загадку и такое же двойное дно, выворачивающее его понимание буквально наизнанку – все-таки «Левша» – достаточно специфическое произведение.

– Ну почему же, именно это я и утверждаю.

– То есть что, я назову вам любое классическое произведение, и вы тут же, не сходя с места, докажете, что смысл его противоположен тому, что существует во всеобщем мнении?

– Ну разумеется.

– Ну, не знаю… «Война и мир».

– Не надо. Если мы начнем перечислять, чего мы не понимаем в «Войне и мире», то на это уйдет объем текста, многократно превышающий саму «Войну и мир». Назовите произведение более скромных размеров.

– Ну… хорошо – «Евгений Онегин».

– Прекрасно. Еще одно произведение, изученное вдоль и поперек и тем не менее вызывающее у многих самое искреннее восхищение, произведение абсолютно знакомое и известное, абсолютно без белых пятен, понятное и ясное до последней буквы. И тем не менее, если вы мне позволите, маленький вопрос – а чем заканчивается «Евгений Онегин»?

– Ну, как чем… Тем, что Татьяна ему отказала.

– Не соблаговолите ли уточнить – как именно она это сделала?

– В смысле – процитировать?

– Это я могу, я, – худенькая девушка, весело подняв руку, живо подалась к мужчине. – Я помню, мы это в школе проходили. Можно?

– Прошу вас.

– Так вот: Онегин ей признался, и она действительно ему отказала. Вот:

Но я другому отдана,И буду век ему верна.

– Я так и думал. – Мужчина сокрушенно покачал головой. – Вы знаете, должен вас огорчить – у Пушкина этого нет.

– Как нет?

– Так, нет. У Пушкина написано нечто другое:

Но я другому отдана;Я буду век ему верна.

– Вроде бы различие в одной букве, но, если присмотреться, между этими фразами огромная разница. Если в первом варианте – если бы, конечно, он был у Пушкина – сказано как отрезано, то во втором, настоящем, согласитесь, присутствует как бы некая демонстративность. Этим повторным «я» она как бы выпячивает, декларирует свой отказ – прислушайтесь, не находите? А демонстративность на то и демонстративность, что она не соответствует содержанию. Вам не кажется?