Читать книгу "Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - Анна Пастернак"

В 1934 году, когда Борису было 44 года, он писал Леониду: «Ты был настоящим человеком,[63] колоссом, и пред этим образом, огромным и широким как мир, я полное ничтожество и во всех отношениях остаюсь все тем же мальчишкой, каким был тогда». В ноябре 1945 года, через несколько месяцев после смерти Леонида, Борис сообщал Исайе Берлину: «Я писал ему,[64] что не надо обижаться, что гигантские его заслуги не оценены и в сотой доле… что в конечном счете торжествует все же он, он, проживший такую истинную, невыдуманную, интересную, подвижную, богатую жизнь».

В чем Леонид был несомненным триумфатором, так это в богатой личной жизни. Его брак с Розалией стал сущим благословением; супруги были искренне преданы друг другу. Леонид был по-настоящему довольным жизнью человеком, что, вообще говоря, редкость для художника. Он полагал себя счастливцем, которому повезло и с обожаемой им профессией, и с женитьбой на любимой женщине. В отличие от многих художников, он всегда находил время для своих детей. Увы, о Борисе того же сказать нельзя. Писатель всегда ставил работу выше близких, а у них и мысли не возникало протестовать. «Он был гением,[65] – говорил Евгений о своем отце, тем самым объясняя его недостатки как родителя. – Он был той самой редкостью – свободным человеком. Он намного опередил свое время, и ему нелегко было следовать своей мечте. Как это печально, когда приходится жертвовать своим гением ради семьи! Мы обращались к нему только при крайней необходимости. Я радовался его помощи, но никогда не просил о ней. Мы его не беспокоили. Он был сильным человеком, и мы знали это и уважали».

Ни одному из детей Леонида не казалось, что он стоит на втором месте после отцовской живописи или что в жизни их отца может существовать что-то более важное, чем они. В сущности, они сами стали его искусством. Современники шутили, мол, «дети Пастернака[66] были главными добытчиками в семье», поскольку именно они были излюбленными моделями для картин Леонида. Он был мастером быстрого рисунка, схватывавшим характерные движения и позы, и выполненные углем зарисовки семейной жизни считаются одними из его наиболее сильных работ. Уже по одним этим рисункам, проникнутым любовью, ясно, что Розалия была преданной матерью. На рисунках она всегда изображена склоненной в сторону детей: сидит ли она с ними за роялем, смотрит ли, как они делают уроки или рисуют, ее тихое материнское присутствие буквально осязаемо.

Леонид познакомился с Розалией Исидоровной Кауфман в своем родном городе Одессе в 1885 году, когда ему было двадцать три года, а ей восемнадцать. Пастернаки – еврейский род, их предки осели в Одессе в XVIII веке. У Леонида были голубые глаза, он был стройным и красивым молодым человеком с бородкой клинышком. «Он всегда носил что-то вроде шейного платка, – вспоминает внук Леонида, Чарльз. – Не галстук, а свободный белый шелковый шарф, завязанный бантом. Тщеславия в нем не было, но, должно быть, собственный облик ему нравился, поскольку он часто создавал автопортреты». Чарльз по-мальчишески восхищался длинным ногтем на безымянном пальце правой руки Леонида. «Он нарочно отрастил его, чтобы можно было соскребать лишние мазки краски с холста[67]».

Талант Розалии, как и Леонида, проявился рано. Она была концертирующей пианисткой, и уже в девять лет состоялся ее дебют на публике с фортепианным концертом Моцарта. Выступление юной пианистки снискало множество похвал. С пяти лет она забиралась под рояль и слушала, как занимается ее старшая сестра, а потом воспроизводила по памяти отрывки из произведений, которые та играла. Розалия обладала приятной внешностью: пышная, с густыми каштановыми волосами, всегда убранными в аккуратный пучок, и понимающим взглядом темных глаз. «Меня больше влекло[68] к Розе, чем к ее подругам и другим молодым женщинам, – вспоминал Леонид. – И не только из-за ее выдающегося музыкального таланта – как и любое природное дарование, он затмевал всё, – но и благодаря ее уму, редкостному добродушию и духовной чистоте». Несмотря на влечение к Розалии, Леонид поначалу противился серьезным отношениям, опасаясь, что они могут помешать ее карьере пианистки. Кроме того, Леонид не представлял, что́ он, бедный художник, сможет предложить ей, поскольку к моменту их знакомства она уже была преподавателем Одесской консерватории. Однако судьба рассудила иначе: пути молодых людей то и дело пересекались. Прежде чем сделать ей предложение (они поженились в День святого Валентина в 1889 году), Леонид впал в нехарактерное для него состояние размышлений и апатии: «Один нерешенный вопрос[69] не переставал терзать меня: возможно ли сочетать серьезные и всеобъемлющие занятия живописью с семейной жизнью?»

Ему не стоило беспокоиться: для него это определенно было возможно. Чего, увы, нельзя сказать о Розалии. После рождения Бориса – 10 февраля 1890 года – она перестала выступать на публике, хотя продолжала играть дома и в свободное время подрабатывала частными уроками игры на фортепиано. В 1895 году она снова вышла на сцену, чтобы исполнить ряд благотворительных концертов для Московского училища живописи, ваяния и зодчества, где преподавал Леонид. Журнал «Московские ведомости» сообщал, что «весьма талантливая пианистка г-жа Розалия Исидоровна Пастернак (супруга знаменитого художника) исполнила фортепианную партию в квинтете Шумана». Эти концерты пользовались оглушительным успехом.

Подрастая, дети видели, что мать принесла свою карьеру в жертву семье, и это их печалило. Во время семейного отдыха в Шлирзе в Баварии Жозефина случайно подслушала, как отец сказал матери: «Теперь я понимаю, что не должен был на тебе жениться. Это была моя вина. Ты пожертвовала своим гением мне и детям. Из нас двоих ты – больший художник». Дети считали эту жертву слишком благородной. «Нам было бы лучше вообще не рождаться, – писала Лидия, – но, может быть, это оправдалось существованием Бориса[70]».

Жозефина говорила о детстве: «Когда я вспоминаю[71] о нашей семье, какой она была до того, как мы разделились (во время революции), я вижу ее так: три солнца или звезды – и три родственные им меньшие небесные тела. Меньшими светилами были Александр, Лидия и я. Солнцами были отец, мать и Борис. Мать была ярчайшим из солнц. Какими бы выдающимися ни были отец и Борис, в творчестве и у того, и у другого заметны старания, поиски. Мать же никогда не старалась сиять; она сияла так же естественно, как люди дышат».