Читать книгу "Караван в Хиву - Владимир Буртовой"

– А ну, братцы, шугнем татей! – крикнул Федор и пустил коня вскачь. За ним с гиканьем и свистом последовали еще трое молодых казаков. Киргизы спокойно постояли некоторое время, а когда припавшие к конским гривам казаки приблизились на ружейный выстрел, ударили коней плетьми – и только пыль завихрилась из-под копыт степных скакунов.

– Ах, шайтан! Вот шайтан! – с восхищением выкрикнул Аис Илькин, растягивая в улыбке толстые губы. – Какой хорош конь! Как вихрь умчал. Кому догнать можно, однако?

– За такого и сорока рублей не жалко, – с завистью проговорил старый Авдей, повидавший на своем долгом веку всяких рысаков. – От любой погони унесет, чертяка.

Вдали над сухим ковылем раскатисто прогремели ружейные выстрелы, да видно было, что палили казаки больше с досады в пыльный след умчавшихся к югу доглядчиков. Два старых казака посмеялись над молодыми, когда те, конфузливо оправдываясь, вновь пристали к каравану, все еще поглядывая в степь.

– Далеко не ускачут, – высказал догадку Иван Захаров. – К ночи, гляди, вновь объявятся. В том, стало быть, их военная задача – находиться в сторожевом дозоре супротив нас. Ночью бы для острастки пальнуть в степь несколько раз, чтоб остерегались.

– Пень топорища не боится, – отозвался серьезно Авдей Погорский. – Таких татей одной стрельбой не открестишь от добра, но киргизы как ускакали на юг, так и не появились больше и напомнили о себе лишь много дней спустя, когда купцы уже успели о них основательно забьггь за новыми тревогами и переживаниями.

Через два дня караван достиг яицкой старицы под странным названием – Требуха, против устья реки Бенбулатовки, которая впадала в Яик с правого берега. Только сделали привал и спустили коней попить, как на дороге из-за облетелой под осенними ветрами рощицы показалась большая толпа. Люди уныло брели под охраной конных драгун. Вид у арестантов был жалок: оборванные, с изможденными, давно не мытыми лицами, с орущими грудными детьми на руках у безмолвных матерей. Однако ни стенаний, ни мольбы из сомкнутых уст.

Начальник охраны этого наводившего ужас «крестного» хода что-то прокричал, обернувшись в седле, и драгуны заспешили торопить людей, чтобы быстрее миновать бивак некстати встретившегося купеческого каравана. Когда измученных, нищенски одетых мужиков, женщин и детишек прогоняли мимо, Рукавкин не выдержал, подошел к пожилому офицеру, старшему в команде, и негромко спросил, удерживая повод его коня левой рукой:

– Что за люди? Куда путь держите в такую холодную пору?

Голос у Данилы дрогнул, наверно, поэтому офицер не осерчал за вольность купца держать чужого коня без дозволения. Он пристально посмотрел на Данилу уставшими глазами, остановил коня.

– По указу государыни императрицы изловлены, ваше степенство, – ответил офицер и приветствовал караванного старшину поднятием двух пальцев к захлестанной дождями треуголке. – Беглые и раскольники с Яика и Иргиза. Ведем в Оренбург. Там в губернской канцелярии кого куда сочтут: немощных отправят в монастыри, крепких еще приставят к работам, а годных заберут в солдаты. А вон тот, что с посохом впереди, это старец Ананий, их подвижник, набольший, по-нашему именуется расколоучителем. Он сгуртовал вокруг себя беглых да староверов на Иргизе и подбивал их бежать неведомо куда, в невесть какое царство Беловодье.

– Что же они так изморены? Не кормлены? Ноги волочат по земле.

– Какое не кормлены! – со злостью в голосе почти выкрикнул офицер. – Вона их харчи и пожитки в возах. Ан умышленно не хотят есть и одеться тепло. На Иргизе так настоящий бой с войском государыни императрицы учинили, дрались, право, будто турки или татары крымские, урон учинили нам изрядный. А привели на Яик и соединили со здешними вероотступниками, такого лиха я с ними набрался! Через Яик переправлялись, так, поверите ли, ваше степенство, некоторые сами себя утопили. Молитву завели да и с парома в воду! Другие протестовали противу Сенатского указа о запрещении свободного селения раскольникам в здешних местах тем, что уморили себя и детей голодом. На все мои уговоры хотя бы детишек сохранить вживу они твердят как умалишенные: «Бог дал – Бог взял!» И крестятся при этом двоеперстием.

Морщинистое лицо старого офицера исказилось гримасой, седые усы сумрачно свисли вдоль плотно сжатых губ. Видно было, что поручение ловить и сопровождать староверов исполнял он с великой неохотой. Добавил еще тише, чтоб не услышали проезжающие мимо драгуны:

– Из полутора сот и половины, видит бог, не приведу к месту, а вины моей в том нет, – и, прощаясь, вновь поднес два пальца к головному убору, слегка кивнул:

– Честь имею кланяться, ваше степенство.

Рукавкин невольно сделал несколько шагов назад, к возам, где сидели молчаливые и угрюмые Герасим и Пахом. А люди, одержимые верой своей, все брели, не поднимая от земли взора, не укрываясь от северного порывистого ветра. Мокрые истоптанные лапти легко пропускали холодную осеннюю жижу, изодранные рубища не грели закоченевших детишек, которые вцепились в материнские юбки и брели следом из последних сил.

– Люди, образумьтесь… – прошептал Данила, хотел было перекреститься, но не смог поднять руку.

– Боже праведный, – проговорил рядом старый Авдей. – Когда только люди перестанут страдать на этой земле?

– Когда? – проворчал в ответ Родион Михайлов. – О том поди да поспрошай всесильный Сенат… Минувшим летом гнали через Самару колодников, бывших приписных крестьян из-под Калуги, которые вознамерились было от Никиты Демидова отойти. Так пушками усмирили.

Промерзшая, монолитная в своей обреченности масса людей медленно скрылась за небольшой рощей у Яика, где река делала крутой изгиб, обходя островок в своем течении.

Молчаливым был скудный обед, и в скорбном каком-то молчании караванщики почти до вечера шли дальше своей дорогой.

* * *

К переправе через Яик против Яицкого городка, столицы казачьего войска, караван пришел спустя два дня после встречи с беглыми и раскольниками у старицы Требуха. На левом берегу реки – тьма людей, возов, много пеших с мелкой кладью или с охотничьей добычей. Рыжий детина на возу громко и, наверно, долго ругался с расторопным паромщиком: почему тот берет с него за перевоз пятнадцать копеек, а не десять, как прежде.

– Совесть ты, басурман, совсем потерял! – кричал хозяин воза и оглядывался на толпу, пытаясь привлечь людей на свою сторону. – Да за такие деньги я два пуда белой соли могу купить!

– Беги и покупай. А как купишь, волоки ее на себе по дну Яика, потому как за перевоз все едино деньги с тебя возьму… Будь ты и с солью! – насмешливо ответил паромщик и принялся рядиться с Данилой Рукавкиным за перевоз каравана.

Только к полудню караван вошел в Яицкий городок.

Данила был уже здесь не однажды, зато Родиону Михайлову и Луке Ширванову новый город в радость и новинку. Подивились крепостной стене вокруг казачьей столицы – между двух плетней насыпана земля, а чтобы плетень не повалился, его укрепили столбами. Наружный плетень, защищавший жилые постройки от вражеского огня, обмазан толстым слоем глины. Вдоль насыпной стены вырыт довольно-таки глубокий ров. В проемах видны пушки и около них стража из казаков с ружьями, длинными копьями и саблями. У некоторых, побогаче одетых, и пистоли торчат за широкими шелковыми кушаками.