Читать книгу "Мемуары младенца - Олег Батлук"

Мой день рождения приходился аккурат после зимних каникул. Горечь окончания праздников и стресс возвращения на школьные галеры для моих товарищей каждый год компенсировались пакетом с лакомством от Батлука. И в этом была проблема.

Родители школьников подходили к задаче формирования подарочного пакета весьма серьезно. Ведь это был своего рода пакет тщеславия, индикатор благосостояния семьи. Один мальчик как-то раз принес кулек с ирисками – его потом до восьмого класса так и обзывали. Нет, не ириска, если бы. Кулек.

Мои матушка с батюшкой не были исключением. Подарочный пакет они наполняли с размахом членов ЦК КПСС – только элитными шоколадными конфетами, вроде «Белочки» или «Мишки на Севере». Это сейчас ассортиментом никого не удивить. А в советское время с белочкой хорошо было только в плане последствий от алкоголя, а в плане конфет с «Белочкой» наблюдался дефицит.

Подарочный пакет от Батлука был очень щедрым, в то время как сам Батлук был очень жадным. И в этом заключалась проблема. Я до зубной боли, до покраснения конечностей не хотел делиться с этими упырями-одноклассниками своими конфетами.

Особенно шоколадными медалями. Это были хоть и шоколадные, но все-таки медали, а я рос очень амбициозным мальчиком. Отдавать свои медали другим детям – за что, с какого перепугу? Разве они тряслись над ними, так же как я, сгрызая ногти до фаланг от жадности? Нет! Только я, я, ребенок без пальцев, заслужил их!

В пакете шоколадных медалей и так было совсем немного – всего пара штук. И эти троглодиты, мои одноклассники, каждый раз их обязательно из пакета выметали. Под ноль. К концу праздничного обхода в пакете почти ничего не оставалось: двоечники брали оттуда и по две, и по три конфеты (а еще про них говорили, что они считать не умеют – чушь). Я, конечно, старался подсунуть детворе побольше сладостей под названием «Раковые шейки». Лично меня эти конфеты настораживали. Перспектива глотать нечто, сделанное не просто из раков, а из их шей, откровенно пугала. Но эти мелкие мерзавцы беспардонно копались в пакете, залезая своими шаловливыми ручонками в самые заветные недра, где на дне мною были надежно, как мне казалось, припрятаны медальки.

И в третьем классе я не выдержал. Я спрятал шоколадные медальки в настолько укромном месте, что оттуда их смог бы достать разве что проктолог. Я их съел.

Прямо перед тем, как идти утром в класс, под лестницей на первом этаже школы. Схомячил. Все медальки без остатка, едва золотую фольгу не проглотил.

Потом посидел, подумал и для верности съел еще все «Мишки на Севере». Тоже вкусная конфета была. Эти мелкие обжоры все равно не оценят, решил я тогда.

Затем я прикончил все «Белочки». «Еле „Белочку“ раздобыла», – сказала накануне мама отцу. И чтобы плоды трудов бедной женщины достались этим неблагодарным коротышкам? Ни за что!

Через пять минут на дне пакета остались две «ириски», непонятно как затесавшиеся в кондитерскую элиту.

С двумя ирисками в народ не пойдешь, здраво заключил я и вместо народа пошел к школьному доктору.

Я направлялся к нему соврать, что у меня болит живот. Пока дошел, живот и вправду разболелся – пакет был увесистым. Доктор дозвонился к нам домой, до моей бабушки, и она забрала меня из школы до начала уроков.

Я лежал в кровати, отчаянно переваривая мишек с белочками, и представлял себе перекошенные лица этих упырей, этих мелких обжор, этих неблагодарных коротышек – своих любимых одноклассников, так и не дождавшихся заветного пакета. И медалек! Да, и медалек, конечно.

Это был самый лучший день рождения в моей жизни.

Ведь именно тогда я понял, что означает «сладкая месть».

18. Аномальные морозы

В моем детстве во время аномальных зимних морозов отменяли занятия.

Чтобы дети по дороге в школу не отморозили себе большое социалистическое будущее.

Школьники были благодарны правительству. И не только за заботу о здоровье. Но и за прекрасно проведенное время.

Потому что уже через полчаса после сообщения об отмене уроков вся наша школа в полном составе собиралась на самой большой в районе ледяной горке.

19. Найти своего читателя

К третьему классу я научился хорошо писать.

И на этом спокойная жизнь моей семьи закончилась: джинн малолетнего подсознания вырвался наружу.

Я исписывал по маленькой тетрадке в день. Обеспокоенные родители начали покупать мне общие тетради по 48 листов – я исписывал по общей тетради в день, всю до листочка. Я мог писать на листах в клетку, в линейку, в крупный и мелкий горошек, в альбомах для рисования, на полях газет, на обоях и на салфетках. Я писал на всем, на чем пишется.

Я сочинял истории. Истории обо всем: о людях и животных, о людях-животных, о живолюдях и людиживах – моему бестиарию вымышленных существ мог бы позавидовать любой Борхес. В те советские годы в школах еще не существовало должности штатного психолога: уверен, ему было бы, о чем со мной побеседовать, пока санитары надевали бы на меня смирительную рубашку.

Спокойная жизнь мой семьи закончилась, собственно, потому, что все эти тонны испорченной белизны требовали прочтения. Исписав очередную общую тетрадь, свежую газету или рулон туалетной бумаги, я бежал к родителям все это зачитывать вслух. Папа, мой самый благодарный слушатель, умел спать с открытыми глазами и поэтому из всех родственников пострадал меньше всего. А матушка сильно мучилась, бедняжка.

И в один прекрасный день она не выдержала.

«Олежка, тебе нужно найти своего читателя», – сказала она мне тогда.

Мама объяснила, что даже самый великий писатель не может нравиться всем без исключения, а только истинным ценителям своего творчества. Вот и мне надо приобрести таких ценителей, это и называется – «найти своего читателя». Матушка расписала мне все очень подробно, в надежде, что я больше никогда не постучусь в ее дверь с трехтомником свежих обоев под мышкой. Ей показалось, что теория про «найти своего читателя» – вполне доступное объяснение для третьеклассника.

На следующий день после школы я привел домой мальчика, своего одноклассника, тихого, затюканного, безотказного. Безотказным он был потому, что его никогда и не спрашивали – просто брали и волокли в неизвестность. Он родился добряком с большими ранеными глазами.

Мама была уже дома. Она накрыла в моей комнате столик с чаем и сладостями и деликатно оставила нас с тем мальчиком вдвоем, закрыв за собой дверь.

«Веселитесь», – сказала она нам на прощание. Мой гость вздрогнул.

И мы начали веселиться.

Я достал из-под кровати стопку свежеисписанных тетрадок.

Своего тихого гостя я усадил за столик с яствами, а сам воздвигся перед ним в полный рост памятником собственной гениальности.