Читать книгу "Зло побеждает зло - Павел Дмитриев"

Среди недобитой московской интеллигенции нет слуха популярнее того, что кто-то доводит ситуацию до полного абсурда сознательно, имея целью резкий поворот вправо. Более того, на роль Талейрано-Наполеона уверенно пророчат Сталина. Исторически образованные люди ищут логику и смысл в происходящем, они отказываются верить, что среди всех вариантов выхода из точки бифуркации большевики вновь выбрали привычный.

Грабеж.

Именно это шершавое слово наиболее точно отражает сущность форсированного сворачивания НЭПа и сплошной коллективизации. Все остальные теории и концепции, что были и будут в огромном количестве наворочены вокруг поколениями историков-пропагандистов — суть лживое сотрясение воздуха, попытка спрятать отвратительную правду.

Оправдать?

Можно попробовать. Ведь правда, большевики стараются не корысти ради — с пожиранием ресурсов прекрасно справляется глупость, безответственность и капитальное строительство. Нельзя утверждать, что цель — исключительно захват или упрочение личной власти. Рядовые партийцы с энтузиазмом вкалывают во имя светлого будущего, раскручивают левые эксцессы, забегают далеко вперед… на радость безумным горлопанам-радикалам отсекают дружащих со здравым смыслом умеренных товарищей.

Самое главное — нельзя сказать, что предпринятые меры обречены на провал! Наоборот, известная мне история говорит об успехе. Вот только жертвам грабежа легче от этого не становится.

… Между тем позади остался неуклюжий многоарочный мост через разбухшую от паводка Яузу. Рукой подать до цели — таганских переулочков. Не то что особое место, натоптанные спекулянтами пятачки попадаются в каждом околотке. Как-то случайно вышло затариться на этом раз, другой, а сейчас и желания нет что-то менять.

Почему не рынок? Был опыт… В первый же день, едва мы только успели обосноваться в Кузьминках, Блюмкин потащил нас на знаменитый "Новый Сухаревский". По дороге с издевкой поругивал мои "глупые" покупки у ЦУМа, который бывший "Мюр и Мерелиз", хвастался, дескать дешево и быстро возьмем все что нужно, да еще кучу сверх того:

— Славится Москва своих базаров бабьей шириной, — декламировал он явно чужие строчки. — Сухаревка особенно жестока в своем свирепом многолюдстве, дать волю, перекинется на город и весь город обрастет шерстью!

Александра, как основная виновница растраты, смущенно отмалчивалась. Однако смеяться над очередной проекцией партийной политики на товарно-денежные отношения в итоге пришлось мне. Выстроенные в оригинальные пилообразные ряды, по-немецки чистые и даже электрифицированные ларьки оказались по большей части закрыты.[27] Лишь в нескольких оазисах бойко торговались цветы, соленья, сомнительные поделки из бересты, мед, веники, огородная зелень, лапти и прочие самодельные чемоданы. Продуктовых спекулянтов, а под это определение подходил чуть не любой, кто рисковал выложить на прилавок что-нибудь похожее на хлеб, картошку или молокопродукты, вывели начисто. Даже тех, кто по действующим законам имел полное право на реализацию "излишков".[28]

— Стоять! Скотина сивая, тпру, тпру! — прервал мысли голос Якова.

Сосредоточенно дергая поводья, он парковал пролетку на знакомой улочке. Ничем не выдающейся ни на первый, на на второй взгляд: обшарпанная штукатурка стен, тусклые, с осени не мытые окна, недавно подновленная брусчатка мостовой. Дежурно свисающий вдоль водосточной трубы стяг "Ленин с нами". Только пешеходы не спешат вдаль по своим делам, а все больше неторопливо толкутся вокруг угловой трехэтажки, то собираясь в небольшие кучки на несколько человек, то опять распадаясь на отдельных "случайных прохожих".

Стоило мне соскочить с подножки, как навстречу устремился толстый старик в высоком старокупеческом картузе и кожаной куртке, туго охватывающей объемистый живот.

— Кирпич хороший! Добротный кирпичик! Теперя такого не делают… Кирпич хороший! — громко бормотал он как будто сам себе, потряхивая мясистыми, разрисованными сеткой красных жилок щеками.

Не иначе принял меня за партийного. Почему нет? Лицо чистое, можно сказать холеное. Роскошный костюм скрыт строгим плащом, туфли — калошами, эдакий достаток молодого выдвиженца. Зачем такому картошка? Зато стройматериалы от снесенной церквушки — пожалуйста. На дачке печку сложить, перегородочку от докучливых соседей возвести, а то и по служебной надобности — покуда не перевелись энтузиасты, готовые тянуть планы пятилетки за свой личный счет.

С улыбкой помотал головой: "не требуется". Не сомневаюсь, Блюмкин справлялся куда лучше, в подобной суете он чувствует себя как рыба в воде. Да только пролетка с пассажирами, но без извозчика, смотрится по местным понятиям подозрительно. Пустая, вне специально отведенной площадки, так вообще серьезное нарушение правил, примерно как проскочить на красный в 21-ом веке. Нам лишние придирки не нужны.

Тем временем вслед первому торопится следующий предприниматель. Черное пальто до пят, окладистая борода, солидное брюшко, не иначе бывший поп… Глаза светлые, грустные и возвышенные, да только за пазухой — бутыль! Длинное и тонкое горлышко призывно торчит из-под полы. Тут и слов не надо, всякому ясно — самогон. Отвернулся с брезгливым небрежением, только мельком приметил недоумение на лице бутлегера: "Как же так?!"

Стакан со свернутым в трубочку листом белой бумаги в руках полногрудой девахи скребанул ностальгией.

— Почем молочко, моя красивая? — спросил я продавщицу, не устраивая спектакля с намеками.

— Токмо за купоны трестовые, талоны али бонементы,[29] — чуть порозовела щеками молодуха. — Може за сигаретки. За червяки-то уж расторговалася нынче. Хотя ежели серебром…

Серьезной тоски по молоку я не испытывал, поэтому настаивать не стал — лишь многозначительно подмигнул на прощание. Хотя отметочку про себя сделал: талоны-вкладыши в заборную книжку, которые мы поленились отоварить из-за повсеместных безумных очередей, не столь и бесполезны. Непостижимая иерархия, а точнее полный бардак закрытых городских распределителей, рабочих кооперативов, отделов снабжения и прочих продуктовых организаций явно имел богатые недокументированные возможности. Благодаря которым отдельные совграждане избавлены от необходимости предъявлять резчику[30] именную книжку, а также занимать место в хвосте с пяти утра в надежде получить к обеду жалкую недельную норму хлеба, жиров или сахара.