Читать книгу "Старая армия - Антон Деникин"

Не стоит специально задерживаться на том, верна ли такая характеристика для человека, который в дни Луцкого прорыва летом 1916-го, опасаясь приказа сверху — остановить наступление, конфиденциально запрашивал своего доброжелателя в вышестоящем штабе: «Могу ли я считать, что связь между нами порвана?» — а весною 1919-го в критической обстановке использовал себя в качестве последнего резерва: «Нужно было поднять дух войск, как-никак, но длительное отступление не могло не сказаться, в этом направлении было сделано все, и сам генерал Деникин пошел в передовых цепях в атаку на [станцию] Торговую.

Офицеры просили его:

— Ваше превосходительство, уйдите. Здесь не ваше место.

Генерал остался.

А по фронту разлетелось:

— Сам генерал Деникин, как простой доброволец, идет с винтовкой в передовых цепях» (а 7/20 мая 1919 года Антон Иванович участвует во взятии железнодорожного моста под станицей Великокняжеской, находясь в рядах 3-й роты Лейб-Гвардии Финляндского полка). Доблестная боевая работа генерала говорит сама за себя, и нам интересен скорее источник инсинуации, поскольку Врангель, прибывший в Добровольческую Армию сравнительно поздно — 25 августа (старого стиля) 1918 года, — не был принят тяжело больным генералом Алексеевым (Верховным Руководителем Армии), 29-го уехал на фронт, а 25 сентября Алексеев скончался; правдоподобным кажется предположение, что злополучную фразу Врангель мог услышать (со ссылкой на Алексеева, достоверность которой сейчас уже вряд ли возможно проверить) от генерала А. М. Драгомирова, помощника Верховного Руководителя, в недалеком будущем — Председателя Особого Совещания и… безусловного доброжелателя Врангеля, который и в Добровольческую Армию-то отправился не в последнюю очередь по рекомендации Драгомирова. Если предположение верно, то это добавляет еще одну черту к облику Драгомирова, впоследствии «продвигавшего» Врангеля на пост Главнокомандующего и ставшего, пожалуй, наименее удачным примером «кадровой политики» Деникина… наряду с уже известным нам генералом Лукомским.

Правда, Лукомский, в эмиграции пользовавшийся расположением и доверием Великого Князя Николая Николаевича и бывший, следовательно, в 1920-е годы лицом довольно влиятельным (Великий Князь скончался 5 января 1929 г.), — воспринял «Очерки» намного более благожелательно, отзыв же его о заключительном томе, данный в личном письме Деникину, можно характеризовать даже как хвалебный:

«Почти не отрываясь «проглотил» пятый том Очерков Русской Смуты.

Вновь переживал все пережитое — и славное, и тяжелое.

Трудно было Вам описывать период, охваченный пятым томом, оставаясь объективным, но он вылился в труд не только исключительно интересный, но именно объективный. Это чувствуется на протяжении всей книги, создавая полное убеждение, что все Вами излагаемое и документально подтвержденное — лишено «субъективной» окраски.

«Недоговоренности» в некоторых местах являются именно следствием стремления не дать своего объяснения, которое могло бы показаться не объективным».

Из слов Лукомского можно даже сделать вывод, что «Очерки» повлияли на резкую перемену его мнения о Врангеле, хотя здесь можно и заподозрить некоторое лукавство автора письма, поскольку утверждение, будто он своевременно не был ознакомлен с вызывающим рапортом-памфлетом, направленным Врангелем Деникину и одновременно пущенным по рукам в копиях, — не выглядит правдоподобным:

«Вся работа барона Врангеля, изложенная в этой главе, мне стала известной только теперь — после прочтения ее в Вашей книге. […]

Вы были совершенно правы, когда в одном из Ваших писем на мое имя в 1921 г. (в Ниццу) Вы мне написали: «разница в наших взглядах на ген[ерала] Врангеля происходит потому, что Вы его считаете порядочным человеком, а я его таковым считать не могу».

С истинным обликом ген[ерала] Врангеля я ближе познакомился в 1922 г. (примечание Лукомского: «Как это ни странно, но только в 1922 г. я познакомился с содержанием его письма на Ваше имя, ответ на которое Вами приводится на стр[анице] 339 [пятого тома «Очерков»]». — А.К.), находясь в Сербии, и за время работы при Великом Князе Николае Николаевиче в прошлом и этом (1926. — А.К.) году… Теперь — я бы Вам не возражал».

Все это, однако, говорилось по окончании работы Деникина, когда она полностью увидела свет, да и тогда соседствовало с многочисленными и красноречивыми пассажами, имевшими целью улучшить реноме самого Лукомского и отвести деникинскую критику в его адрес; когда же книга еще не была завершена, а ее автор, быть может, и вправду, как писал Астров, нуждался в поддержке своих усилий и в независимости от прихотей книжного рынка, — мнение Лукомского выглядело гораздо более негативным, причем в вопросах, которые могли приобрести определяющее значение для отнесения Антона Ивановича к «своему» лагерю или исключения из него. В качестве примера приведем здесь несколько таких вопросов, реконструировав по переписке генералов их своеобразный заочный «диалог» (помимо всего прочего, он хорошо характеризует отношение Деникина-историка к замечаниям о его работе).

Лукомский: «На стр[анице] 17 (вып[уск] I [первого тома «Очерков»]) у Вас имеется определенный намек на возможность измены Императрицы. […] Категорически утверждаю, что ген[ерал] Алексеев сказал не правду, говоря, что «при разборе бумаг Императрицы нашли и т. д.» (у Деникина рассказ Алексеева приводится так: «При разборе бумаг императрицы нашли у нее карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземплярах— для меня и для государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею…». — А.К.).

Дело обстояло так:

Когда Государь был в Ставке, то карты готовились в одном экземпляре; по ним делался ежедневный утренний доклад Государю.

В тех же случаях, когда Государь уезжал из Ставки в Царское Село, еженедельно составлялся 2-й экземпляр карт с обозначением фронта и занимающих участки войск и посылался Государю, дабы он мог по ним следить, получая ежедневно подробные сводки.

После отъезда (в ночь с 27 на 28 февр[аля] 1917 г.) Государя в Царское Село нами (Алексеев был Начальником Штаба Верховного Главнокомандующего — Императора Николая II, а Лукомский — Генерал-Квартирмейстером Штаба. — А.К.) был послан 28-го февр[аля] вечером в Царское Село Государю пакет с очередными сводками и картами.

Так как Государя в Царское Село не пропустили, и он 1-го Марта отправился в Псков, то, опасаясь, чтобы этот пакет не попал туда, куда не надо, из Ставки был командирован в Ц[арское] С[ело], через Петроград, особый офицер за этим пакетом.

Пакет оказался у Императрицы и был возвращен. Но он оказался вскрытым и вновь запечатанным личными печатями Императрицы.

Алексеев по этому случаю сказал мне приблизительно следующее:

«Как неосторожна Императрица, вскрывая все пакеты, адресуемые Государю.

Я, конечно, не допускаю и мысли относительно возможности проявления с ее стороны интереса с преступными целями, но подобное любопытство только дает пищу и повод [к] недопустимым разговорам об измене»».