Читать книгу "Оскорбленные чувства - Алиса Ганиева"

Завучихи суетились, крашеные волосы их выбивались из-под пластиковых зажимов распушенными от страха хвостами. Элла Сергеевна чувствовала: они тоже боятся подкравшейся неизвестности, они готовы отречься от нее по первому петушиному крику. Но этому не бывать. Все, все замазаны. В кого ни ткни – каждый тянул с учеников. Аттестаты зрелости, запертые в несгораемом шкафу, выдавались за тайную пеню. Не платишь родной школе – остаешься без документа. «Сборы на компьютерный класс…» – вспомнила она. Деньги, липкие, с миру по нитке, несли к ней в тяжелых конвертах со списками фамилий – кто сколько сдал. На двери класса пока качался замок, зато в кабинете Эллы Сергеевны, на стенке возник ультратонкий монитор. По мановению хозяйки он поворачивался в разные стороны, как живой, сверкая квадратной жидкокристаллической мордой.

Учителя, вот кто мог напасть нежданно-негаданно, вцепиться в нее мертвой хваткой. Уж сколько лет Элла Сергеевна держала их на голой ставке. Областные праздники, смотры, выборы, городские олимпиады и конференции – на всех этих пиршествах духа они отпахивали свои сверхурочные. А грамоты, благодарности и премии доставались одной лишь Элле Сергеевне. Хамка-словесница попыталась донести в высокие инстанции, но, спасибо покойному Лямзину, жену его, Эллу Сергеевну, не тронули пальцем. Зато словесница полетела в тартарары. И больше ни одна душа не смела покушаться на директоршу…

Она просунула руки в скользкие рукава халата; дрогнуло и растроилось, расшестерилось ее отражение в трюмо шифоньера. Галстуки Андрея Ивановича закачались на металлической вешалке, похожей на позвоночник с торчащими елочкой ребрами. Вместо черепа выгнулся вопросительным знаком крюк. Сын рассказывал: полосы на американских галстуках идут от правого верхнего угла к левому нижнему, на британских – наоборот. А если крест-накрест? Решетка получится… Галстуки следовало раздать водителям Андрея Ивановича. «Он отпустил водителя в тот вечер», – в сотый раз вспомнила Элла Сергеевна. Зачем, зачем… Она вдруг осознала с новой ясностью, что мужа больше не будет, никогда не будет, совсем, и она, забыв об иерихонском звонке, осела на край разворошенной с ночи постели.

Проклятая Семенова. Элла Сергеевна заподозрила гиблую мужнину связь еще тогда, когда Лямзина только-только оторвало от нее и унесло, утащило гейзером влюбленности. Когда он перестал по ночам подбираться к ней с короткой и теплой супружеской лаской. И, попеняв на тяжелое бремя работы, поворачивал к ней крепкий затылок, забывался холодным, далеким храпом. Растравленная его бесстрастностью, Элла Сергеевна перебрала все возможные секретные капли – шпанскую мушку и конский возбудитель, экстракт арктического криля и вытяжку из печени рыбы, настой женьшеня и дикий перец. По несколько капель в чашку с его вечерним чаем. Но вместо того чтобы загореться полымем желания и ринуться на нее с утолстившейся шеей и налитыми кровью глазами, как дождавшийся гона лось, Андрей Иванович позеленел и заперся в уборной. Его мучительно рвало.

На официальные гулянки и перерезания ленточек он теперь ходил без жены. И Элла Сергеевна знала, что там, среди разряженных гостей мероприятия наверняка крутилась она, эта подлая девчонка, охотница за лямзинским состоянием. Ненависть пожирала ее живьем, и неясно было, кто ей противен больше, Семенова или собственный муж. Элле Сергеевне казалось, что вот-вот и ей придется на старости лет остаться одной, опозоренной, оплеванной. Но годы шли, а Андрей Иванович продолжал возвращаться домой, в семью, сначала почти не скрывая плутовато-счастливой улыбки, потом с поджатыми губами, с раздраженным, одышливым бурчанием.

Его помощница, несносная Леночка, как-то шепнула Элле Сергеевне на юбилее завода газированных вод, что ей жалко Андрея Ивановича. Что тот обещал Марине Семеновой развестись, как только сын подрастет и устроится учиться за границей. И вот, сын подрос и благополучно устроен в элитный колледж, а воз и ныне там. И теперь, дескать, Семенова пилит Лямзина ржавой пилой, проедает ему мозги. Глупая Леночка думала, Элла Сергеевна разделит мелкое злорадство, зайдется торжествующим смешком. Но она лишь вспыхнула, заметала искрами из глаз. Как смела эта жалкая сошка шушукаться с ней, с бывшей депутаткой облсобрания, с директором школы, женой министра. Пусть идет вон, нахальная малолетка. Надоели, достали ничтожные выскочки! Клопы, тараканы, мясные мухи! Не смейте трогать Андрея Иваныча!

Впрочем, и сам Андрей Иванович был хорош. Бог знает сколько компаний переписал он на ненасытную любовницу. Сколько миллионов истратил ей на подарки. «Не мои же миллионы, – как-то сказал ей Лямзин, – а казенные». Они впервые открыто говорили о Марине Семеновой. Часы тикали на комоде, потряхивая позолоченными стрелками. Шел третий час ночи, и Лямзину не спалось. Холодной испариной покрылись его мягкие щеки. Он рассказывал жене про анонимки. Про угрозы, приходившие с непонятных электронных адресов. Он пожаловался на шантаж прокурору Капустину, а Капустин, оказывается, шутя, спихнул на нее, на жену. Дескать, это вас, наверное, Элла Сергеевна в семью возвращает. «Но я от тебя не уходил и не уйду», – заверял супругу чуть не плачущий Лямзин, гладя ее крупные пальцы, голые, без снятых на ночь бриллиантовых колец. Нервы у него к концу стали ни к черту. «Конечно, не уйдешь, козлина, – думала про себя Элла Сергеевна, – но только потому, что губернатор объявил программу семейных ценностей. Разведешься, – полетишь со всех постов. И доить тебе станет некого». Так их ячейка общества осталась цела и нетронута.

Звонок в ворота затенькал с пущей силой, назойливо, протяжно, как зубное сверло. Элла Сергеевна даже различила какой-то отдаленный рев. «Неужели вскрывают болгаркой?» – испугалась лямзинская вдова, сорвалась с кровати и, покачиваясь, ударяясь об углы тяжелой краснодеревной мебели, заспешила вниз, во двор. Записка! Она ведь вчера получила записку. «Жди гостей, старуха!» – зловеще обещали печатные буквы на сложенном вчетверо плотном бумажном листе. Она нашла ее вечером, когда директорский кабинет опустел. На столе, в ворохе документов. Не придала никакого значения. Даже забыла напрочь! Но именно эта записка гнездилась у нее в мозгу темной кляксой, это она не давала покоя во сне. Записка, о которой Элла Сергеевна не желала думать. «Жди гостей…» И вот, непрошеные гости явились. Экранчик видеофона в коридоре барахлил и показывал только кривые полосы.

Дубовая лестница закачалась под ее медвежьими шагами. Поворот, еще поворот. Ладонь ткнулась в бамбуковые обои со стразами. Гостиная, хмурая, с задернутыми шторами. Андрей Иванович недовольно щурится с картины Эрнеста Погодина, генеральские эполеты совсем потускли.

Ах ты, ядрена!.. – выругалась Элла Сергеевна, больно ударившись о ренессансный табурет, подарок министра культуры.

Мысль о записке не отпускала. «Чертовы дети, – проносилось у нее в голове, – а кто же еще». Дети и вправду совсем распустились. Недавно вызывала к себе на ковер старшеклассников, одного за другим, по очереди. Распекала и распинала. Дурачки с чего-то повадились ходить на уличные собрания, покушаться на небожителей, злословить на власть. Червивую заразу распускали студенты-агитаторишки, набравшиеся пакостей из интернета. Смущали неразвитые умы. Родители школьников-смутьянов мямлили и блеяли, обещали повлиять, а Элла Сергеевна, руки в боки, раскатисто громогласила: