Читать книгу "Мушка. Три коротких нелинейных романа о любви - Милорад Павич"

Тогда, чтобы утешить ее, Филипп подарил ей карандаш.

– Это плотницкий карандаш, он достался мне от отца, и я ни разу им не воспользовался. Как видишь, он не заточен. Отец сказал, что карандаш волшебный и каждый, кто станет им рисовать, будет рисовать лучше того, кто сделал этот подарок. Дарю тебе этот карандаш и желаю, чтобы ты рисовала лучше, чем я…

Ферета улыбнулась и поставила его в свой кобальтовый стакан для карандашей.

Было начало мая. В необычной для этого времени года жаре пьяняще пахли чаем липы; муж и жена сидели у себя дома, всматриваясь в запахи. Он думал о том, как перенести тот или иной аромат на холст, а она поливала цветы намагниченной водой и вспоминала, как они познакомились.

Произошло это при крайне необычных обстоятельствах. Ферета рано стала красавицей, еще девочкой. Так с тех пор красавицей и оставалась. Она носила молитвенное колечко-четки, которое поворачивалось внутри другого кольца, надетого на палец, и искусственную родинку-мушку рядом с улыбкой, которая была ей очень к лицу. Еще когда она училась в школе, на стене ее дома появилась надпись-граффити:

Ферета, мы любим тебя!

Она записывала свои сны, и вот одна из таких записей: «Мне часто снится, что я летаю. То же самое снится и большинству моих подруг. Но я летаю не в пространстве, а во времени. В самом обычном потоке времени. Но, перемещаясь в этом потоке, я иногда попадаю на распутье. Куда дальше? Этот вопрос возникает у меня во сне, и я просыпаюсь от страха, правильную ли дорогу выбрала…»

У Фереты была дочь по имени Гея от предыдущего брака. Беременная Геей, Ферета на восьмом месяце решила расстаться со своим мужем, вполне преуспевающим человеком, который никогда даже не помышлял о разводе. Она родила и растила дочку сама. Без помощи мужа, хотя Гея была и его ребенком. Фе-рета была образцовой матерью, все это знали. Тем не менее, когда дочери исполнилось пять лет, Ферета почувствовала, что оказалась в безвыходной ситуации. Она хотела, как и раньше, заниматься живописью, но сознавала, что нельзя одновременно быть хорошей матерью и художником, ведущим богемную жизнь. По крайней мере, в ее случае. Она не находила себе места и не понимала, что и как делать дальше. Был здесь и еще один, для Фереты весьма важный момент, который остался для окружающих тайной. До конца так никто и не понял, то ли она пришла к выводу, что у нее не осталось сил заниматься ребенком в одиночку (а возвращаться к мужу ей не хотелось), то ли неожиданно возникло еще какое-то соображение, например, что ребенку лучше будет не с матерью, а с отцом. А может, у нее обнаружилась какая-то редкая болезнь, которой могла заразиться девочка. Ну разумеется, не стоит сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что примерно в это же время Ферета встретилась с Филиппом Рубором, и скорее всего именно из-за него поступила так же, как и Елена Троянская, воспетая греческой поэтессой Сапфо. Сапфо писала, что ради любви Елена «оставила родителей своих и дитя свое».

Вот в таких сложных и туманных обстоятельствах Ферета вдруг сделала то, чего от нее никто не ожидал. Привезла ребенка к отцу (он годами добивался этого через суд) и у него и оставила. С тех пор она крайне редко виделась со своей девочкой, которую бесконечно любила. Ребенок рос рядом с отцом, тоскуя по матери. Каждый день малышка спрашивала всех подряд, даже прохожих на улице: «Когда придет моя мама?»

Как раз тогда произошли два важных и совершенно неожиданных события. Ферета серьезно заболела, и от гибели ее буквально спас Филипп Рубор, будущий муж. Маститый художник (по возрасту он мог быть ровесником ее отца), влиятельный, находящийся на вершине успеха и славы, Филипп взял дело в свои руки и соединил жизнь Фереты со своей, и эта связь обернулась для них большой удачей. Гораздо большей, чем они могли пожелать. Вообще-то, все, к чему бы он ни прикасался, приносило удачу.

Судьба распорядилась так, что на какой-то выставке она увидела его картину, написанную чаем на рисовой бумаге. С нее-то все и началось. Эта обнаженная женщина невероятно походила на Ферету, хотя та и не была знакома с Филиппом и не позировала ему. Полному сходству мешали только прямые волосы и отсутствие мушки, которую Ферета носила на щеке. У нее, в отличие от «натурщицы», волосы вились. В любом случае, в первый момент Ферета испугалась увиденного, а потом влюбилась – сначала в саму картину, затем в себя на картине и наконец в художника, ее написавшего, и в результате купила эту работу. Она захотела иметь себя и его в себе. Так началась их совместная жизнь; вскоре они развелись со своими супругами и расписались. Хотя Ферета была отличным художником и до их встречи, он открыл ей некоторые, прежде не известные ей тайны масляной живописи, и с тех пор она всегда носила их в своем этюднике, пользуясь ими при нанесении краски на полотно.

Но вершиной их отношений стало то неожиданное, что Ферета однажды услышала от своего второго мужа (за год или за два до того, как стало навсегда поздно). Филипп сказал ей: «Знаешь, пять лет назад, когда Гея была еще с тобой, ты сделала все, чтобы ребенок, которого ты разлучила с отцом, то есть с твоим первым мужем, мог встречаться с ним по выходным и знать, что у него есть оба родителя. Сейчас ты уже очень долго лишаешь свою дочку матери. Думаю, не стоит так поступать. Сделай то же самое, что ты сделала для того человека, отца твоей дочери, и для ее матери, то есть для себя. Но прежде всего для Геи. У Геи должен быть не только отец, но и мать».

Так сказал Филипп и так он познакомился с Геей. Ферета начала снова видеться со своей дочерью и бывшим мужем. Иногда она брала на прогулку по берегу реки своего ребенка и двух мужей, бывшего и нынешнего. Отношения между матерью и дочерью наладились, насколько это было возможно. К общему изумлению, во всем этом хитросплетении девочка сориентировалась быстрее, чем взрослые. С первой же после долгого перерыва встречи Гея вела себя так, словно они с матерью расстались только вчера. Она ничего не спрашивала и не говорила о периоде их долгой разлуки. Она лишь обняла мать, и сохранившийся в памяти запах материнского тела совершенно ее успокоил. Она сразу начала с ней откровенничать. Матери поначалу это очень понравилось. Хотя ей не всегда было легко понять своего ребенка.

Как-то раз Гея попросила, довольно робко, чтобы мать написала для нее какое-то письмо. Точнее, любовное письмо. Сама она не умела. Но, услышав, о чем именно идет речь, растерялась и мать. Оказалось, что Гея согласилась написать любовное письмо по просьбе одного своего товарища-одноклассника, чтобы тот мог от своего имени передать его какому-то мальчику из другого класса. В конце концов письмо пришлось сочинять отчиму Геи, Филиппу Рубору, который вообще не умел писать любовные письма. Хотя довольно быстро приспособился к ситуации и изображал из себя нечто среднее между вторым отцом и первым дедом… Гея из своего детства запомнила красивую незнакомую мать, загадочную полутемную квартиру художников, наполненную удивительными запахами, и цифровой рояль «Ямаха», по клавишам которого ей позволяли барабанить сколько угодно…

Эту квартиру Филипп получил от городских властей в дни расцвета своей славы. Правда, не в собственность. И вселились они в нее сразу же после женитьбы. Все это как-то совпало. За несколько лет Ферете удалось превратить квартиру не просто в художественную галерею и мастерскую, о которой так долго мечтал Филипп, но и в уютный уголок для тихой семейной жизни, с двумя большими плазменными телеэкранами, на одном из которых она смотрела музыкальные передачи, а он – теннис и футбол. Как ни странно, в квартире не нашлось ни одного угла, чтобы поставить кресло для Фереты, где она могла бы расслабиться, свернувшись калачиком. Зато был черный ход, к которому вела необыкновенная стеклянная лестница.