Читать книгу "Карфаген должен быть разрушен - Ричард Майлз"

Когда в 961 году на престоле Давида сменил Соломон, Хирам послал вторую депутацию с поздравлениями и дарами. Жесты внимания подействовали: Тир и Израиль подписали торговое соглашение, предусматривавшее, чтобы Хирам поставлял древесину и предоставил мастеров для постройки двух зданий в Иерусалиме — храма израильского бога Яхве и царского дворца. Хирам отрядил целые армии своих подданных в Ливанские горы валить кедры и кипарисы и камнетесов в карьеры рубить камень для Иерусалима. Соломон же поручил Хиромосу[23], литейщику смешанного израильско-тирского происхождения, изготовить золотые, серебряные и бронзовые декорации для храма.

В обмен и в оплату за серебро израильтяне обязались ежегодно поставлять 400 000 литров зерна и 420 000 литров оливкового масла — большое благодеяние для крохотного города-царства[24]. Договор подписывался на двадцать лет, и после истечения срока, совпавшего с завершением строительства обоих зданий, стороны заключили новое соглашение. За 120 талантов золота Соломон продал Тиру двадцать поселений Галилеи и Акко, где процветало земледелие. Теперь Тир заимел собственные материковые земледельческие угодья, необходимые для усиления своих позиций в Леванте.

Дружба с Израилем принесла и другие блага. Она обеспечивала не только доступ на рынки Израиля, Иудеи и Северной Сирии, но и предоставляла новые возможности для расширения заморской торговли. Тир и Израиль предприняли совместную торговую экспедицию в Судан, Сомали и даже, возможно, в Индийский океан. После того как флотилия вернулась с ценнейшими грузами золота, серебра, слоновой кости и драгоценных камней, цари повторили доходный эксперимент. Сотрудничество Израиля и Тира еще более окрепло, когда в начале IX века царь Тира Итобаал I[25] обручил свою дочь Иезавель с израильским царем Ахавом.

Предприимчивый Хирам совершил немало радикальных деяний в Тире. Финикийские религиозные верования и ритуалы были частью сирийско-палестинской традиции, включавшей в себя культы Западной Сирии и государств Израиля, Иудеи и Моава. Финикийцы как приверженцы политеизма поклонялись многим богам, хотя в пантеоне и существовала определенная иерархия. Возглавляли финикийский пантеон богов Эл и Ашера, тогда как Баал в своих разнообразных ипостасях исполнял обязанности их главного менеджера в повседневности.

Религиозные ритуалы занимали центральное место в общественной и частной жизни обитателей финикийских городов. Храмы, посвященные богам, были самыми богатыми и самыми могущественными, после царского дворца, учреждениями на Ближнем Востоке. Это были грандиозные и самостоятельные корпорации, в которых трудились не только жрецы, но и представители других профессий. Некоторые святилища нанимали даже парикмахеров, выполнявших просьбы людей, желавших подарить свои волосы любимому божеству, и проституток, отдававших свои доходы храму. Концентрация богатства и влияния обусловливала неизбежное соперничество между святилищами и другой властной структурой города — царским дворцом. Похоже, именно желанием подчинить себе храмы и было вызвано царское решение заменить традиционного бога Тира новым идолом — Мелькартом (означает «царь города»), который должен править городом вместе с богиней Астартой. Согласно одному древнему источнику, для того чтобы обеспечить успех религиозному перевороту, Хирам разрушил храмы старых тирских богов и построил новые святилища Мелькарту и Астарте. Вторая часть утверждения, возможно, и верна, но маловероятно, чтобы для совершения религиозной революции надо было идти на такие крайние меры, как уничтожение прежнего пантеона финикийских идолов.

Царь вовсе не собирался ликвидировать прежних богов, он произвел изменения лишь в командовании пантеона. Эл по-прежнему оставался главным богом Тира, сохраняли свое старшинство боги гроз и бурь Баал-Шамен, Баал-Малаки и Баал-Цафон. Однако теперь исключительным патроном царского дома считался Мелькарт. Он играл роль «политического» бога: и номинального главы, и вдохновителя царя. Эта идея, возможно, была заимствована у финикийского города Библа, где уже давно аналогичные функции исполняла Баалат-Гебал, «госпожа Библа».[26]

Введя культ Мелькарта, царь мог выдавать себя за посредника между земным и небесным мирами, а политические нужды дворца представлять как запросы богов[27]. Он дополнил нововведение ежегодной праздничной церемонией, посвященной Мелькарту. Каждой весной устраивался фестиваль, называвшийся egersis: на огромном плоту устанавливалось изображение божества, поджигалось и отправлялось по течению вниз к морю, а толпы, собравшиеся на берегах, в это время пели гимны. Жители Тира и других древних городов Ближнего Востока верили в воскрешающую силу огня: бог не погибал, а возрождался дымом, и сожжение его изображения символизировало воскрешение. Дабы подчеркнуть важность события и единение народа Тира, всем чужеземцам надлежало уйти из города на время церемонии. Затем царь и его консорт проигрывали роли Мелькарта и Астарты в ритуальном бракосочетании, подтверждавшем хорошее здоровье и плодовитость царя, а также легитимность его власти. В действительности церемония выходила далеко за пределы языческого ритуала и ролевых игр. Она ясно указывала на то, что царь — ни много ни мало, а живое воплощение великого Мелькарта.[28]

Но не один только Хирам по своему усмотрению распоряжался религией. Сидонскии царь тоже использовал Эшмуна и Астарту в качестве защитников и покровителей династии и главных действующих лиц в культовых обрядах. Эшмун, подобно Мелькарту, ассоциировался с плодовитостью, умиранием и возрождением.

Со временем Мелькарт занял доминирующее положение в религии Тира: его уже называли Баал-Цор (Baal Sor), «владыка Тира», и ему приписывали основание города. Когда греческий историк Геродот посетил храм Мелькарта в Тире в V веке, жрецы рассказали ему, что святилище построено 2300 лет назад, одновременно с закладкой города.

Согласно греческой легенде, которая, возможно, перелагает более древний финикийский вариант, местность Тира прежде представляла собой две скалы, называвшиеся «Амбросийскими камнями». Они были необитаемые. Но там стояла одинокая олива, объятая снизу пламенем, на ее вершине сидел орел, в ветвях сияла изумительная чаша, а ствол обвил змей. Удивительным образом эта чреватая бедой ситуация не выходила за рамки установившегося статус-кво. Пламя не поднималось выше, орел и змей не набрасывались друг на друга. Мало того, чаша, несмотря на бушевавшие морские волны, не падала на землю. А сами скалы безостановочно дрейфовали по Средиземному морю. Аборигены, жившие на материке, по подсказке своего бога-героя Мелькарта, явившегося к ним в образе человека, построили корабль — «новое средство передвижения по воде… колесницу моря, судно, способное вздыматься над морскими глубинами» — и поплыли к странствующему острову. Высадившись, они, опять же по подсказке Мелькарта, поймали орла и принесли его в жертву Зевсу, окропив кровью скалы. После этого «Амбросийские камни» навсегда скрепились с морским дном и больше не путешествовали. Затем на них были сооружены цитадель Тира и храм, посвященный Мелькарту.[29] По описанию Геродота, его украшали два столпа — один из чистого золота, а другой из смарагда, ярко сиявшего ночью и, возможно, напоминавшего о пылающей оливе,[30].[31]