Читать книгу "Хасидские истории. Поздние учителя - Мартин Бубер"

Буним попытался вести своих хасидов тем же путем, что избрал Йеѓуди, но его попытка не увенчалась успехом, поскольку в глубине души он не разделял убежденности своего учителя относительно того, что избавление в самом деле столь близко и что человек должен быть готов к нему в любой момент. Йеѓуди старался, чтобы названная им цель укоренилась в сознании хасидов, а Буним не был в состоянии воспринимать эту цель как руководство к действию, и вот почему наследие его учителя, так и не укоренившись, осталось висеть в воздухе. Перспективы нового соединения учебы и молитвы, возникнув было на горизонте, снова обратились в ничто. Это произошло потому, что старые корни уже исчезли, тогда как укоренение новых идей оказалось невозможным. Мудрость по-прежнему была в состоянии благоденствовать в атмосфере «индивидуализма», в атмосфере отказа от поставленной цели, однако эта атмосфера была неподходящей для святости. Мудрый Буним был известен хасидам как «человек, сведущий в мистицизме», но сам он уже не был столь близок к мистическому, как Йеѓуди или ранние цадики. Его застольные беседы и изящные в своей прозрачности притчи в полной мере свидетельствовали о том, что он владел религиозной истиной, – но также и о том, что вряд ли его можно было расценивать как воплощение и провозвещение религиозного духа. Молитвы, которые Йеѓуди «откладывал во времени», то есть старался делать максимально личностными, стали терять свою значимость, обратившись как бы в дополнение к учебе – естественное следствие главенства школы над общиной. И, оказавшись под воздействием «неукорененности», учеба сама по себе перестала быть «передачей невыразимого и несказанного» и свелась, как и прежде, к изучению содержательного состава священных текстов.

Дурные свойства этого последнего периода распада хасидизма, на фоне которых особо выделялась светлая мудрость рабби Бунима, со всей ясностью являет нам легенда о его сыне, рабби Авраѓаме-Моше, умершем до наступления своего тридцатилетия, вскоре после смерти своего отца. Рабби Буним говорил о сыне, что у того душа царя Иоровама I (отделившего Израильское царство от Иудеи) и что его удел – либо беспредельное зло, либо идеальная добродетельность и при этом ранняя смерть.

Слова, сказанные молодым рабби о жертвоприношении Ицхака, звучат как мрачный намек, имеющий сокровенный смысл: любовь Авраѓама к своему сыну нашла выражение в самой готовности принести его в жертву, поскольку Ицхак жил в отцовском доме «лишь как сын», тогда как в действительности он был жертвенным агнцем Господа Бога.

Существует странная история, повествующая о том, как накануне свадьбы (Авраѓам-Моше женился на внучке Йеѓуди) рабби Буним послал его на кладбище, чтобы вызвать одного из покойников, и Моше по ошибке передал приглашение не тому, кому следовало. После свадьбы он не остался дома, а ушел в лес с группой «близких ему друзей», и они вместе изучали там пути хасидизма. (Нам известна одна подобного рода группа молодежи, которую собирал вокруг себя рабби Шалом-Шахна; аналогичная группа собиралась и вокруг рабби Менахема-Мендла из Ворки.) Это был тот самый лес, через который однажды ехал Провидец из Люблина и про который он сказал, что когда-нибудь здесь будет явлено «все явное и скрытое учение вкупе с Божественным присутствием». Отец Авраѓама-Моше пришел за ним в лес и отвел его к молодой жене. Авраѓам-Моше, идя за отцом как во сне, сказал ему: «Я совсем забыл…»

В рассказе «Тайна смерти» рассказывается о том, как он реагировал на смерть своего отца, который «всю свою жизнь потратил на то, чтобы научиться тому, как надо умереть». Авраѓам-Моше не хотел становиться преемником своего отца, поскольку знал, что это станет причиной его ранней смерти, – но все же в конце концов согласился на это. Через два года он «возжелал» смерти и умер. В смерти он был столь же прекрасен, как и при жизни. Один из цадиков, провожавших его в последний путь, воскликнул: «Увы, такая красота будет предана земле», – и после этих слов впал в молчание до конца дня.

Рассказывают, что рабби Авраѓам-Моше был прекрасным музыкантом. Насколько нам известно, у рабби Бунима больше не было сыновей.

Если мы, вслед за рабби Ханохом, будем считать, что каждый из учеников рабби Бунима являлся комментарием к его учению, то следует признать следующее: рабби Менахем-Мендл из Коцка (ум. 1859) был комментарием, который, в свою очередь, нуждается в толкованиях, – но он не удостоился комментариев подобного рода, поскольку ни один из его учеников не достиг уровня комментария своего учителя.

С самого детства рабби Менахем-Мендл был бунтарем, который не щадя сил защищал свою независимость. Рассказывают, что когда Провидец из Люблина призвал молодого человека к себе и, согласно обыкновению, принялся задавать ему вопросы, выявлявшие его собственный дар «провидения», Мендл отвечал против воли; впоследствии, когда Провидец упрекнул его за упрямство, ведущее, по его словам, к меланхолии, Мендл покинул Люблин и перебрался в Пшисху. Там он в полной мере подчинялся указаниям Йеѓуди, однако вскоре после смерти учителя его непокорная душа снова взбунтовалась – но не только в знак протеста против праздных визитеров, наводнивших Пшисху: это был бунт духа.

Когда же он сам стал рабби, то ощутил, что его предназначение – фундаментально обновить движение хасидизма. Хасидам надлежит вспомнить цель сотворения человека: «Вознесение миров». Рабби Менахем-Мендл заявлял: «Святое откровение выродилось в привычку», и следует сосредоточить все усилия на том, чтобы приблизить откровение, дабы способствовать «вознесению миров».

Это должно было стать задачей не общины, а учеников цадика. Связь между общиной и школой явным образом разрывалась. У общины по-прежнему оставалась молитва, и молитва в Коцке имела столь же определяющее значение, как и в других общинах. Сам рабби удостаивался похвалы за то, что молился легко и непринужденно, «как если бы он беседовал с другом». Но для того чтобы ввести мир в заблуждение – а в Коцке всегда существовала тенденция скрывать свои чувства перед лицом мира, – с молитвами старались «покончить как можно скорее». И в самом деле, там уже не существовало истинного стремления к общинной молитве. Молитва и учеба стали, в конце концов, двумя разными мирами, которые связывала лишь общая цель, но не сердечная теплота и одушевление ритуала. «Храм любви», где некогда обитала великая любовь хасидов друг к другу, был закрыт, и священный огонь угас. Теперь основное внимание уделялось элите, ученикам цадика, которые должны были устремляться к откровению.

Как-то ближе к концу своей жизни рабби Мендл дал понять, каковы были его изначальные мысли, сказав, что он намеревался уйти «в леса», взяв с собой четыре сотни своих хасидов; там бы он кормил их «манной», дабы они постигли добрую власть Бога. Это было видение новых странствий в пустыне, цель которых – получение нового откровения. Рабби Мендл трактовал слова Талмуда относительно того, что «Тора была дарована именно [поколению], питавшемуся манной»[7] как относящиеся к тем, кто не заботится о завтрашнем дне. В этой связи существенно важно сказать, что, еще будучи ребенком, рабби Мендл настаивал на том, что помнит себя стоящим на горе Синай, а сделавшись рабби, он призывал своих хасидов представлять себя на горе Синай в сердце своем.