Читать книгу "Из смерти в жизнь…. Главная награда - Сергей Галицкий"

Я неоднократно видел «липу» в действии. Пуск «редая» (переносной зенитно-ракетный комплекс Redeye широко применялся душманами в середине 80-х годов. — Ред.) хорошо виден с вертолёта. По мне лично не стреляли ни разу. Но как-то выпустили ракету по ведущему нашей группы. Сама ракета летит всего три-четыре секунды, за ней тянется специфический фиолетовый след. И я успел заметить, как ракету вдруг закрутило-закрутило-закрутило… Она улетела куда-то в сторону и самоликвидировалась.

Для того, чтобы «липа» исправно работала, каждый день перед вылетом стёклышки у неё надо было протирать спиртом. И именно на это дело списывалось его очень большое количество. Ясно, что на самом деле «липу» нам никто спиртом не протирал. Мы у техников поинтересовались: «А почему не протираете?». Они: «А комэска спирт не дает!».

В эскадрилье положено ежемесячно проводить партийное собрание. Я был секретарём партийного бюро. Повестка дня, например, такая: личный пример коммунистов при выполнении боевых заданий. А тут у нас кое-кто из лётчиков выпил лишнего, и его начали подтягивать на персональное дело. По тем временам для него такой поворот событий мог закончиться очень серьёзными проблемами. Он понял, что ему надо как-то выкручиваться, и говорит: «Да вы не меня тут должны воспитывать! Лучше бы позвали командира эскадрильи. Пусть он доложит, куда наш спирт уходит. «Липы» не протираются, предварительная подготовка к вылету у вертолётов не выполняется…».

Все остальные коммунисты тут тоже поднялись на дыбы: «Господ, запиши в протоколе, что мы настаиваем, чтобы спирт делили по-честному! Иначе мы летать не будем! Ведь вертолёты не обслуживаются, как положено. Иди, докладывай командиру решение нашего партийного собрания».

Комэска на партийные собрания не ходил. Иду к нему. Стук-стук. Спрашивает: «Что такое?». Я: «Товарищ командир, разрешите доложить решение партийного собрания». Он: «Ты чего? Никогда не докладывал, а тут пришёл…». Я: «Решение принято единогласно. Коммунисты настаивают, чтобы спирт делить по-честному». Он: «А сколько вам надо?». Я: «Ну, литров двадцать…». Он: «А не много ли вам?!.». Я: «Товарищ командир, спирт-то мы списываем. Каждый день в бортжурнале расписываемся, что использовано спирта столько-то и столько-то». Он: «Ну ладно, если партсобрание приняло такое решение, то куда мне деваться. Я ведь тоже коммунист». Подписывает заявку и говорит: «Иди, получай».

Беру канистру, сопровождающих, чтобы пехота спирт не отняла. И такой небольшой колонной мы дружно идём на склад ГСМ (горюче-смазочных материалов. — Ред.). Начальнику службы горючего, старшему лейтенанту, говорю: «Командир сказал, чтобы ты нам по решению партийного собрания налил двадцать литров спирта». Он посмотрел и говорит: «Нет, по этой бумажке не налью». Я: «Видишь, командир подписал?». Он: «Нет, не налью». Оказывается, у командира в подписи была точка под последней буквой. Если точка стоит, то всё нормально, документ к исполнению. А если точки нет, то понятно, что писал по принуждению. Так старлей нам ничего и не налил.

Иду обратно. Командир, скрепя сердце, точку всё-таки поставил. В эскадрилье у нас было пять звеньев, в каждом — партийная группа, которую возглавлял патргруппорг. Приношу двадцать литров, вызываю партгрупоргов. Пришли они с трёхлитровыми банками. Только начали мы спирт делить — явились комсомольцы: «А нам?..». Мы не стали от них требовать решения комсомольского собрания, просто так налили. И с этого времени спирт в эскадрилье начали делить по-честному.

В Афганистане трагическое и комическое было так перемешано между собой, что иногда трудно было отделить одно от другого. Например, нам однажды поставили задачу эвакуировать разведчиков. Они попали в засаду, половину роты «духи» положили, погиб комбат. Я забирал легкораненого командира роты, лейтенанта. А лейтенант — только после училища, ему двадцать два года всего. И вот картина эта до сих пор перед глазами стоит: уже на аэродроме сидит на земле этот лейтенант, плачет от горя, что друзей потерял, и от счастья, что сам жив остался… Но говорит: «Мне комдив сказал: молодец, Саня, я на тебя представление на орден Красного Знамени напишу за то, что ты остатки роты вывел из боя». И он в общем-то довольный, что раненый, но живой. А ещё более довольный и гордый, что ему командир дивизии лично сказал, что представит к Красному Знамени.

Надо понимать, по какому принципу в Афганистане награждали. Очень большие начальники получали орден Ленина или орден Красного Знамени. Все остальные получали Красную Звезду. Совершает боец следующий подвиг, пишут на Красное Знамя, дают всё равно Звезду. Ещё один подвиг — всё равно дают Звезду. У меня был земляк из Воронежа, командир разведроты. И на орден Ленина представляли, и на Героя Советского Союза. А в конце концов всё равно получил три Красных Звезды.

Очень часто мы обеспечивали бомбо-штурмовые удары. Обычно это выглядело так. Приходит местный житель и закладывает «хадовцам» (ХАД. Афганская контрразведка. — Ред.) «духов»: в таком-то кишлаке такая-то банда тогда-то будет сидеть за таким-то дувалом. «Хадовцы» передают эту информацию нашим советникам, те её анализируют и обобщают. Вся эта тайная работа, естественно, происходит без нас. А на выходе принимается решение о нанесении бомбо-штурмового удара по конкретному дувалу, где должны находиться бандиты. Мы должны обеспечить целеуказание для штурмовиков и бомбардировщиков, а потом осуществить объективный контроль результатов удара.

Назначалось время, когда мы должны забрать с конкретной площадки местного предателя, который должен показать, где нужно отработать. Район и кишлак обычно знали заранее. Но конкретный дом, где сидят «духи», этот предатель должен был показать уже на месте.

Садимся на площадке. Подъезжает уазик со шторками на окнах. Выходит наш капитан или майор, который работает советником в этом районе, и выводит шпиона, у которого на голове колпак. Это для того, чтобы его никто не опознал издалека. Оба садятся к нам в вертолёт, и мы идём к месту встречи с нашими самолётами. Потом уже вместе с ними — к нужному кишлаку.

Делаем первый проход над кишлаком, и предатель пальцем показывает на дувал, где бандиты сидят. Рассказывает: там пулемёт, ещё там пулемёт, и там ещё пулемёт… В грузовой кабине у нас стоял огромный фотоаппарат. Открываем нижний люк и фотографируем то, что было до удара. В это время штурмовики или бомбардировщики ходят по кругу на высоте три-четыре тысячи метров. Эта высота считалась оптимальной, чтобы по ним не отработали из ПЗРК или из стрелкового оружия. «Стингеры», которые бьют на три тысячи пятьсот метров, появились позже. Самолёты плюс ко всему ещё и нас прикрывают. Если по вертолётам начинают работать с земли, то они должны подавить огневые точки.

Второй заход мы делали уже для целеуказания. Для этого мы использовали светящиеся авиационные бомбы. Обычно их на специальных парашютах сбрасывают ночью над полем боя, чтобы его подсветить. На парашюте бомба опускается в течение нескольких минут. А в Афгане вот что придумали. От такой бомбы отрезали парашюты (мы их, кстати говоря, использовали как наволочки, простыни или как ковры вешали на стены) и сбрасывали её уже без парашютов. От удара о землю взрыватель срабатывает и бомба горит на земле. С воздуха видно её очень хорошо. Но, конечно, точно сбросить бомбу наши штурманы — а это были молодые лейтенанты — не могли. Поэтому дальше мы должны были наводить самолёты уже относительно этой горящей бомбы. Говорим истребителям или штурмовикам: «Видите САБ?». — «Видим». — «От САБа на юг видите дерево?». — «Видим». — «От дерева слева дувал видите?». — «Видим». — «Это цель». — «Всё понятно, работаем».