Читать книгу "Отрешённые люди - Вячеслав Софронов"

— Понятно… — задумчиво протянул Серафимыч, садясь в санки к Яшке спиной, — твоих рук дело выходит. Сам его, своими руками и столкнул с саней. Поди, еще обушком по башке тюкнул. Так было? Можешь не говорить, понял я твою натуру. Как же ты, иудина богомерзкая, жить дальше станешь? Как к батюшке под исповедь подойдешь? Как ему в своем смертоубийстве откроешься? сокрушался вахмистр, прихлестывая начавшую подрагивать от долгого стояния на морозе лошадку.

— Хватит ныть, — перебил его Яшка, — да не вздумай болтать где об этом случае. Сокрушаешься как девка, что невинность потеряла. А кто станет спрашивать, то ответ простой — убег с дороги арестант наш, и весь спрос.

Серафимыч еще долго что–то бормотал себе под нос и поминутно оглядывался, словно Зубарев мог неожиданно появиться из–за ближайшего дерева. Но потом и он замолчал, понимая, что переубедить Яшку не в его силах, и ехал так, посапывая носом да выдирая налипшие на усы сосульки, пока вдалеке не показались дымки села.

На околицу въехали уже затемно. Само село одной половиной улицы стояло на обрывистом берегу Тобола, а другой — на почтовом тракте. От последних домов шел съезд на реку, которая служила в зимнее время, когда морозы крепили лед, проезжей дорогой. И, несмотря на многочисленные повороты и бесконечные извивы реки, путники предпочитали ехать по руслу, нежели сквозь густые леса со снежными заносами.

Постоялый двор располагался на самом выезде, и пока они добрались до него, были облаяны едва ли не каждым цепным псом, попадающимся на пути. Изба для приезжих, срубленная из огромных в обхват бревен, имела ничуть не меньше как по шести окон с каждой стороны. Подле нее и в просторном, огороженном жердями дворе, стояли возы с поклажей, а под навесом переминались с ноги на ногу покрытые легким куржаком кони.

Как только их сани подъехали к возам, из темноты навстречу им шагнул здоровенный детина в бараньем тулупе с дубиной на плече. Он внимательно оглядел их мрачным цепким взглядом и, ни о чем не спросив, посторонился, давая дорогу.

— Караульный, — негромко проговорил вахмистр Серафимыч, вылез из саней, привязал лошадку к ближней от него жерди и направился к воротам, за коими находилась жилая изба, сквозь замерзшие окна которой пробивался тусклый свет. Он с силой постучал в калитку, чуть подождал и забарабанил вновь.

— Зря стукаешься, — раздался сзади хриплый голос караульного, — там нынче полная изба народу, не пустят, места совсем нет.

— Чего ж нам, здесь что ли замерзать?! — взвился Яшка. — Мы на государевой службе состоим, а не то что какое–то там суконное рыло.

— Откуда будете? — спросил, наклоняясь к Яшке, мрачный караульный. Чего–то мне твои повадки больно знакомы. Где–то встречались с тобой… Не припомню только вот…

— Мало ли где, — небрежно бросил в ответ Яшка, — меня по всей Сибири знают.

— С Ирбита мы, — дружелюбно сообщил Серафимыч, не прекращая барабанить в калитку.

Наконец на его стук вышел из избы хозяин постоялого двора и, чертыхаясь, поминая недобрым словом запоздалых гостей, заорал с крыльца:

— Кого там нелегкая принесла? Нету–ка места вовсе. Поезжайте дале, там через три версты деревня будет Липовка, в ней и заночуете, а ко мне никак нельзя, не продохнуть.

— Да ты думай, чего говоришь, — отвечал Серафимыч, — мы за день чуть не полсотни верст проехали, лошадь пристала совсем. Пусти, святых угодников ради, мы в уголке где пристроимся, в тягость не будем.

— Еды совсем никакой не осталось, — продолжал отнекиваться хозяин.

— Как–нибудь не помрем, лишь бы переночевать, — не сдавался

Серафимыч. — Да у нас с собой бочонок винишка доброго есть, угостим…

Видимо, этот довод несколько поколебал неуступчивого хозяина, и он недоверчиво крикнул через забор:

— Не шутишь?

— Какие тут шутки, — отвечал вахмистр, — вот он, бочонок, — и, подхватив его из саней, звонко шлепнул ладонью по донцу.

— Выпить — оно не грех, — чуть помедлив, хозяин приоткрыл калитку, внимательно оглядел приезжих, спросил, — сколь вас будет? Двое всего? Ладно, айдате за мной, авось, да уместитесь.

— А лошаденку куда пристроить? Не на улице же бросать, — взмолился Серафимыч.

— Позже распрягу ее и под навес поставлю, могу и овса подсыпать, коль винцо добрым окажется, пойдем, пойдем, — и отворил низкую дверь в избу.

Там и впрямь некуда было яблоку упасть: на лавках вдоль стен, на вместительной русской печи, стоящей посреди избы, даже на полу на каких–то овчинах, ветхом тряпье сидели и лежали люди. На большом столе возле окна стоял фонарь с огарком свечи, дававшей тусклый свет. В помещении витала нестерпимая духота от жарко натопленной печи и массы скопившихся человеческих тел; к тому же вонь от овчин, исподнего белья, портянок, сапог стояла такая, что хоть нос тряпкой затыкай. Путники, собравшиеся на постоялом дворе, уже приготовились ко сну и сейчас, позевывая и почесываясь, неприязненно глядели на вновь вошедших.

— Спаси Господь, — низко поклонился с порога Серафимыч, — счастливо вечерять честному народу. Просим прощения, что потревожили постояльцев, — и снова низко поклонился.

Лишь Яшка, стоявший позади него, не проронил ни слова и даже шапку не снял с головы, а только презрительно морщил нос. Кто–то из дальнего угла заворчал на хозяина, мол, и так ногу поставить некуда, а он еще двоих притащил. Но в это время отворилась дверь, впустив клубы морозного воздуха, и на пороге показался караульный все с той же дубиной в руках. Он бесцеремонно ткнул Яшку Ерофеича в грудь и проговорил:

— А вот и признал я тебя, аспида, — и с этими словами замахнулся на него дубиной.

Яшка успел увернуться, кинулся через чьи–то ноги в середину комнаты, запнулся, упал, зацепил стол, перевернув при том фонарь, свеча погасла, и в полной темноте, перекрывая возмущенные крики и вопли собравшихся, явственно слышался рев караульного:

— Убью гада! Вспомнил я тебя! Вспомнил!

Если бы не темнота, то он наверняка бы размозжил Яшке голову, но тот успел на ощупь пробраться за печь и там притаился. Лишь вахмистр Серафимыч, которого в темноте зацепил караульный своей дубиной, жалобно причитал и всхлипывал:

— Не убивайте, братцы, я не при чем тут. Это он все, он…

5

Когда возок поручика Кураева подъехал к постоялому двору, путники еще с улицы услышали доносившиеся из избы крики и шум свалки.

— Может, разбойники те на них наскочили? — прислушиваясь, спросил Ивана поручик и быстро выпрыгнул на землю, держа в руках заряженный пистолет. Эй, ребята, — обратился он к своим ординарцам, — держите пистоли наготове и прикрывайте нас сзади, — и быстрым шагом пошел на постоялый двор. Иван шагал следом, едва поспевая за офицером.

— Я с вами, — предупредил он на всякий случай Кураева.

— Да, конечно, — отозвался тот и рванул на себя ручку двери. Один из ординарцев догадался захватить с собой дорожный фонарь и посветил им. На крыльцо, дико воя, вывалился вахмистр Серафимыч, держась рукой за разбитое в кровь лицо. Увидев направленное на него дуло пистолета, в страхе повалился на колени, запричитал: