Читать книгу "Экспедиция в рай - Иван Погонин"

– А потому что кажный родитель дитю своему только добра желает. А если бы Ксюшку за эту голь перекатную отдал бы, то несладкая была бы у ней жисть. Впрочем, она сейчас у всех несладкая. Так Илья еще при старой власти сватался. Он тогда на какой-то мануфактуре трудился за двадцать рублей в месяц. А Ксюша как барыня у меня жила, руки свои черной работой не марала, на то другие люди были. Это сейчас я всех повыгонял.

– Почему?

– А больно много просить стали. Жалованье им плати, да еще и корми. Теперь вот с дочкой и сыновьями управляюсь. Ребят-то у меня четверо. Младшие всегда при мне были, а старшие нонешней весной, слава Богу и советской власти, с войны пришли, живы-здоровы.

– А с Бочаровым в последнее время не общались?

– Поначалу-то нет, и Ксюхе запретил. Так и сказал – узнаю, что с Ильюшкой водишься – на улицу выкину. Она девка-то у меня послушная, по-старому воспитанная, отцу перечить не смеет. Но в последнее время Ильюха поднялся, в кондухторы вышел, жалованье хорошее получал, паек. Да еще и на слепых пассажирах[5] зарабатывал. Он поднялся, а я опустился. Сравнялись мы с ним, ну а ровне чего не дружить? Глядишь, через месяц-другой и отдал бы за него Аксинью.

– С ней можно поговорить?

– Зачем девке рану-то бередить будете? Она так кажную ночь волчицей воет. Никак забыть его не может.

Подумал, подумал Тараканов и решил девичью рану не бередить. При родителе.

* * *

На следующий день, с утра, субинспектор отправился в Наркомат финансов. Там многого про бывшего коллежского асессора Владимира Ивановича Тимофеева тоже рассказать не смогли.

– Видите ли… – замялся его начальник, – Наркомат перевели в Москву всего пару месяцев назад, питерские чиновники сюда переезжать отказались и вообще службу, как это сейчас принято говорить, саботировали, вот и собрали в новое ведомство с бору по сосенке. Я, например, раньше по акцизу служил, а Владимир Иванович – в губернском казначействе. В общем, служащие друг с другом ранее знакомы не были. А служба наша к близким отношениям не располагает – у каждого свой стол, свое делопроизводство, свои документы. Я знаю о нем совсем немного – по нашему ведомству он служил более двадцати лет. Из дворян Смоленской губернии. Чиновник исполнительный, аккуратный. В командировки ездил часто.

Оказалось, что о поездке в Тамбов Тимофееву сообщили только накануне – выплата была неплановой, Тамбовскому совету удалось выбить кредит в девять миллионов для выплаты фабричным рабочим, которые от безденежья уже собирались бастовать. Нежелания ехать Тимофеев не высказывал, хотя из предыдущей командировки вернулся буквально накануне.

– Скажите, а какие-нибудь личные вещи у него на службе остались? Бумаги, документы? Где его стол?

– На его место товарищ Беляев назначен. – Начальник показал на интеллигентного вида мужчину лет сорока пяти с бородкой клинышком, который что-то усердно записывал в огромную канцелярскую книгу: – Он сейчас его стол занимает. Мы оттуда все личные вещи Владимира Ивановича вот в эту коробку убрали. Все никак не соберемся вдове передать, право слово, стыдно.

– Разрешите, я посмотрю?

В коробке лежал дорогой, даже на вид, письменный прибор с дарственной надписью, черепаховая расческа и записная книжка. Тараканов ее полистал. Из книжки выпал лист бумаги, на которой красивым почерком старого канцеляриста была сделана карандашная запись: «Ожер. Остановиться Литейный, 60, «Интернационал». Главпочтамт до востребования Абакумову готов полностью и номер комнаты».

Узнав домашний адрес Тимофеева и получив разрешение забрать на время записную книжку, Тараканов попрощался, попросив начальника при поступлении новых сведений ему протелефонировать.

* * *

Он уж было хотел нанять извозчика, и только запрошенные «ванькой» 50 рублей пыл субинспектора охладили. Тараканов взял штурмом трамвайный вагон и всю дорогу мысленно подгонял вагоновожатого. Дверь к начальнику отворил без стука. Но Маршалка в кабинете не оказалось. На его месте важно восседал Розенблюм.

– Тараканов, тебя в гимназии стучаться не учили, что ли?

– А где Карл Петрович? – удивленно спросил субинспектор.

– Кончился твой Карл Петрович. Получил разрешение на выезд в свою Курляндию и тут же смылся. Но ничего, мы и без него справимся. Кстати, а ты какого черта занимаешься ожерельевским разбоем? Своих дел не хватает?

– Товарищ комиссар, так вы меня вроде от этого дознания не отстраняли. Я считал своим долгом…

– Не отстранял? Ты что, непонятливый? Если я тебе после возвращения из Каширы заданий по этому гранду не давал, значит – отстранил. Долгом он своим считал! Этим делом занимается специально созданная группа, в которую ты не входишь. И нечего у людей под ногами крутиться, понял? Мы как-нибудь без вас, бывших, разберемся.

– Понял.

– А раз понял, то ступай, работай.

– Слушаюсь, – сказал Тараканов и вышел из кабинета.

О результатах своих поисков он начальству докладывать не стал.

Глава 5

Бывшие

Прошло несколько дней. 9 июня на утреннем совещании Розенблюм обратился к Швабо:

– Казимир Станиславович, собирайся, в Питер поедешь.

– Зачем?

– Затем. Раз говорю, значит надо. Вчера приказ пришел – послать в бывшую столицу сотрудника. Тамошние наши коллеги восстановили, как смогли, картотеку Центрального регистрационного Бюро царского Департамента полиции. Надо их работу обревизировать, принять все по описи, проследить погрузку в вагон и сопроводить до новой столицы. Езжай, это дело как раз для тебя.

– Товарищ комиссар, а нельзя ли послать кого-нибудь другого? У меня жена серьезно больна, я не могу ее сейчас одну дома оставить.

– Разрешите мне съездить, товарищ комиссар? – подал голос Тараканов.

Розенблюм хотел было заупрямиться, но потом передумал:

– Черт с тобой, Тараканов, раз захотел, езжай. Только учти, они там уже конину есть начали. Что, не передумал? Ну тогда иди, оформляй командировку.

В коридоре Швабо крепко пожал ему руку:

– Спасибо, Осип Григорьевич, выручил. Я и вправду никак не могу, у супруги – воспаление легких, того гляди помрет.

* * *

Петрограда Тараканов не узнавал. Город из помпезной и нарядной столицы империи превратился в уездное захолустье. Впечатление было такое, что улицы не убирали с зимы. Большинство магазинов было закрыто, от роскоши их витринных выставок не осталось и следа, кое-где и самих витрин не было – их пустые глазницы были заколочены досками и фанерой. Краска на дворцах Невского сразу как-то потускнела и облупилась, довоенная, неспешно прогуливающаяся публика превратилась в серую, куда-то спешащую массу. Извозчиков стало меньше раз в десять, трамваи почти не ходили. Зато в городе появилось множество автомобилей, которые бешено мчались по улицам, везя куда-то людей в серых солдатских шинелях и черных матросских бушлатах.