Читать книгу "Хочешь жить, Викентий? - Нина Орлова-Маркграф"

— Кто-кто?

— Нелька Промокашкина. Это такой человек! Описанию не поддается. Сама увидишь.

Сашура засмеялась.

— Ну ладно! Промокашка так Промокашка. Давай с тобой на брудершафт выпьем! По двадцать капель валерьянки!

Она подбросила флакончик с валерьянкой и серьезно сказала:

— Один день — и все линии жизни, — она указала на разжатую ладошку, — сместились, все изменилось. Главное, я сама изменилась, душа моя стала совершенно другой. Костя меня, новую, совсем не понимал. — Она на секунду сникла. — Если вдуматься, что было там, в той прежней жизни? Я чуть не вышла замуж за человека, который предал бы меня потом. Саня, я точно теперь знаю, что хочу делать, — хочу стать врачом! Настоящим! Я выучусь, даже не сомневайся!

— А валерьянку-то так и не накапала, коллега, — кивнул я на флакончик, который она все сжимала в руке.

— Валерр-янку, — пробурчала Сашура, один в один копируя голос элфэкашки Зинаиды Тимофеевны.

Никто не знал, почему Зинаида Тимофеевна так уморительно звала валерьянку — «валерр-янка». Мы расхохотались. Сашура накапала нам в мензурки по двадцать капель и празднично произнесла:

— Быть добру!

И мы выпили.

Игла хорошего поведения

«Ухаживал за лежачим больным Сысоевым (полная резекция желудка), менял повязку на ране, следил за давлением и пульсом, вводил катетер…»

Сидя за сестринским постом в коридоре хирургического отделения, я заполнял дневник практиканта.

«Поил из поильника, прикладывал к ране пузырь со льдом…» — строчил я, но тут рука моя замерла. «Поил из поильника… кормил из кормильника…» Чушь какая-то! Не буду эту мелочовку в дневник заносить! Я заштриховал поильник и пузырь со льдом и продолжил: «Присутствовал на операции по удалению гнойного аппендикса, подавал хирургу зажимы, стерильные тампоны. Самостоятельно вскрыл абсцесс в области предплечья у больного Шкуркина».

Перечислив еще несколько героических деяний, поставил в графе «дата» «29 апреля», захлопнул дневник и пошел в кабинет к хирургу и руководителю моему, Игорю Владимировичу Поташову.

Игорь Владимирович заглянул в дневник, и лицо его насмешливо сморщилось. Он взял ручку и, читая вслух, стал править ошибки.

— Кружка Эсмарха, а не Исмарха, брат мой медицинский! — дружески хмыкнул он. — Ты бы еще Бисмарком клизменную кружку обозвал.

— Да это я просто…

— Просто с моста вниз головой, — перебил меня своей любимой присказкой Игорь Владимирович, поставил в графе «подпись руководителя» большущую «П» с горбатой перекладиной и, как плющом, обвил ее завитушкой.

Игорь Владимирович был самым любимым преподавателем нашего курса. Его спокойный, без напряга голос, насмешливое и даже задиристое выражение лица, особенно когда мы не могли ответить на какой-нибудь каверзный вопрос, располагали к себе. Бывало, в отвлеченном разговоре мы упрямились и не соглашались с ним. В этом случае Игорь Владимирович беспомощно разводил руками и говорил: «Ваше слово тверже гороха».

Тему он объяснял так, словно не сомневался, что мы его тут же поймем. Кое-что просил записать и запомнить на всю жизнь. Это так называемое «на всю жизнь» мы записывали под медленную диктовку и легко заучивали наизусть.

Мы знали, что в своем отделении он слыл рядовым хирургом, не светилом и не виртуозом. И приписывали это скромности нашего любимого Игоря Владимировича, его неумению напоказ выставлять свои удачи и достижения.

— Надо же! У меня выходной будет Первого мая, — сказал Игорь Владимирович, глядя в журнал дежурств врачей, и даже в ладоши хлопнул. — Вот подфартило! Три года на Первое дежурил!

В кабинет постучали, и вошла стройная, приятная такая тетенька лет тридцати пяти, в ярко-синем платье, точно под цвет глаз. Она смущенно остановилась посреди кабинета.

— Игорь Владимирович, я — Худякова, зашла поблагодарить вас…

Игорь Владимирович вопросительно посмотрел на тетеньку, потом на меня.

Но мне ему нечего было сказать. Нет, это не моя мама. Он снова перевел взгляд на женщину. Кого-то она ему напоминала.

— Я — Худякова, Игорь Владимирович, — словно умоляя ее узнать, проговорила женщина.

— Худякова? Прободная язва двенадцатиперстной кишки, перитонит? — оживился Игорь Владимирович. — Она выписана неделю назад. Вы ее сестра, что ли?

— Это я самая и есть. Не узнаёте, Игорь Владимирович? — улыбнулась тетенька.

— Это вы? — Игорь Владимирович даже привстал. — Да вы… вы красотка!

Лицо хирурга засияло восхищенной улыбкой.

— Вот так, Саня, — кокетливо обратился он ко мне, — а какой притворялась страшилой! Господи! — Игорь Владимирович опустился наконец на свой стул. — Захожу в палату, лежит — вся синюшная, глаза красные, носик остренький, в платочке каком-то безобразном! Краше в гроб кладут.

— Игорь Владимирович, с таким перитонитом и уложили бы в гроб, — рассмеялась Худякова, — если бы не вы…

Женщина вынула из сумки бутылку коньяка и коробку конфет.

— Отблагодарить пришла? — с шутливой грозностью нахмурил брови Игорь Владимирович. — А что скажет общественность?

— Игорь Владимирович! От чистого сердца! Возьмите, ради бога!

— Возьмем, Саня?

Я молча кивнул.

— Ну спаси-и-ибо! — протянул Игорь Владимирович, даже не взглянув на дары. — Ах, обманщица!

— Вам спасибо! — облегченно вздохнула Худякова, радуясь, что визит ее закончился благополучно, и направилась к двери.

— Видал, как мы работаем? — похвастался мне Игорь Владимирович. — Красавицами становятся!

— Так это она, когда выписалась, похорошела, — возразил я. — У вас-то она страшненькая лежала.

— Нет, брат, это мы ее подновили. С язвой да полипом в кишке ей недолго пришлось бы в красавицах ходить. Эх, надо было пригласить куда!..

Едва удерживаясь, чтобы не засмеяться, я взглянул на своего руководителя. Вот старик дает! Ведь ему почти сорок! Какие уж тут приглашения…

— Ну так… для культурного общения, — пояснил Игорь Владимирович, в романтической задумчивости глядя на дверь, за которой скрылась «обманщица» Худякова. — Сколько я в нее крови влил, а физиологического, а глюкозы!

— Я пошел, Игорь Владимирович? Спасибо, что расписались.

Я решил, что надо сматываться, иначе расхохочусь прямо перед ним. Взял со стола свой дневник и, подойдя к двери, чуть не получил правой створкой в лоб. Это Лидунчик, тоже практикантка, но только с первого курса саратовского мединститута, ее распахнула. Быстрая, тощая, с остреньким личиком, она презрительно глянула на меня — дескать, а что здесь медицинский недоперсонал делает? — и доложила: