Читать книгу "В тяжкую пору - Николай Попель"

Сегодняшняя дорога отличается от вчерашней. И не к лучшему. Это уже дорога отступления. Пока не общего, не определенного, но все же отступления. Среди машин с ранеными — грузовики, везущие какое-то имущество. Неясно — личное или казенное. В сторону Львова прошли машины с полукруглыми металлическими формами полевой хлебопекарни, два «зиса» с сейфами. Весь кузов полуторки занимает высоченный черного дерева буфет. Неуклюже переваливается пузатый коричневый автобус с разбитым ветровым стеклом и часто глохнущим мотором. В автобусе испуганные ребячьи лица. Мальчуган обеими руками обнял завернутую в вафельное полотенце кошку.

Раненые не только на машинах. Они бредут вдоль шоссе, опираясь на палки, поддерживая здоровой рукой поврежденную. У иных вместо пилоток — белые шапочки из бинта. Одни упрямо «голосуют», пытаясь остановить каждую машину. Другие, наоборот, предпочитают идти пешком.

Попадаются бойцы, у которых не заметишь признаков ранения. Возможно, повязки под одеждой, а может быть… Ловлю себя на недобрых подозрениях.

У переезда железной дороги — пробка. С севера, из лесу, на галопе выскакивают артиллерийские упряжки без пушек. Постромки обрублены. Красноармейцы верхом.

Когда-то, давным-давно, в двадцатом, вероятно, году, я видел такое. Батарейцы удирали, обрубив постромки, бросив пушки…

Мы с Балыковым выскакиваем из машины.

— Какой части, откуда?

Тот, что сидит впереди, без ремня, без пилотки, натягивает Узду:

— А вы пойдите туда, хлебните, будете знать — кто и откуда!

Балыков расстегивает кобуру. Это заставляет сбавить тон.

— Товарищ комиссар, всех танками передавило. Мы одни остались. Хоть верьте — хоть не верьте — у него танков тыщи. Что тут сорокапятимиллиметровой сделаешь… Надо к старой границе тикать…

Приказываю спешиться.

— Почему без ремня? Где пилотка?

Красноармеец, не отвечая, машинально гладит рукой тяжело вздымающиеся бока лошади.

Проходящему мимо лейтенанту с двумя бойцами приказываю доставить артиллеристов коменданту.

Я не успеваю сесть в машину. Из дома напротив переезда, не различая дороги, едва не угодив под грузовик, бежит полковник Фотченко.

— Кириллыч, дорогой!

Мы так взволнованы встречей, что не можем начать разговор. Петя пытается знакомить меня с обстановкой и сразу же перебивает себя:

— Я из окна Михаил Михалыча твоего приметил… Может, зайдешь ко мне в штаб? Нет? Ладно, давай хоть здесь присядем в тенечек.

Мы зашли в сад, легли на траву, расстегнули воротники, сняли фуражки. С радостью смотрю на Фотченко. Что-то чуть непривычное в его лице. Не подозревал, что у блондина Пети густая черная щетина на щеках. Он брился ежедневно, а сегодня, видно, не успел.

— Трудно, ох, до чего трудно! Нет бронебойных снарядов, мало противотанковой артиллерии, а у Гитлера и того и другого хватает, навез. Я ведь с ним, сукиным сыном, знаком. Подготовился он крепенько, всерьез. Учел Каса дель Кампо. Там две машины против одной республиканской пускал — не получалось. Так здесь, проститутка усатая, по четыре бросил. И все равно не получится! Если бы ты видел, как мои орлы дерутся… Снаряды кончатся — на таран идут…

Тот же Петя Фотченко — кипящий, страстный, увлекающийся. Смотрю на него и восхищаюсь — ничего природа не пожалела для этого человека: ни красоты, ни ума, ни отваги, ни обаяния. Как можно не любить комдива Фотченко! Красноармейцы рассказывают легенды о его подвигах в Испании и Финляндии. У Фотченко уже четыре ордена. Командиры на лету ловят каждое его слово. Начальство на совещаниях ставит в пример. Даже самый придирчивый народ командирские жены — неизменно одобряют полковника. Но это не дешевая популярность, не плоды легкого заигрывания.

Фотченко предан армейской службе. А быть преданным наполовину он не умеет. Я удивился, когда однажды узнал, что у Фотченко чуть ли не лучшее в округе подсобное хозяйство, и при встрече спросил:

— Откуда у тебя такие усадебные дарования? Он пожал плечами:

— Во-первых, не у меня, а у хозяйственников. Во-вторых, это же людям нужно.

Фотченко удивительно понимал и чувствовал все, что нужно людям. Не по обязанности, а по внутренней потребности.

Он любил направлять своих командиров на курсы, в академии. Переписывался с каждым, а на праздники слал посылки — подсобное хозяйство и здесь помогало.

Еще он любил — но об этом не знали в дивизии, это он позволял себе только, когда был в отъезде или отпуске, — добрую компанию к вечеру. И чтобы песня, чтобы на столе всего много, чтобы до утра…

Но сейчас наша встреча была очень короткой. Мы распрощались через несколько минут и больше уже не виделись. Полковник Фотченко погиб в августе сорок первого…

Когда до Яворова оставалось километров пятнадцать — двадцать, в узком проходе между разбитыми грузовиками и перевернутыми повозками моя «эмка» нос в нос столкнулась со штабной машиной. Разминуться невозможно. Я вышел на дорогу. За встречным автомобилем тракторы тащили гаубицы.

Меня заинтересовало — что за часть, куда следует. Из машины выскочили майор со старательно закрученными гусарскими усами и маленький круглый капитан. Представились: командир полка, начальник штаба.

— Какая задача? Майор замялся:

— Спасаем матчасть…

— То есть как — спасаете? Приказ такой получили?

— Нам приказ получать не от кого — штаб корпуса в Яворове остался, а там уже фашисты. Вот и решили спасти технику. У старой границы пригодится…

Второй раз за какие-нибудь час-полтора я слышал о старой границе. Мысль о ней, как о рубеже, до которого можно отступать, а там уж дать бой, накрепко засела в мозгах многих красноармейцев и командиров. Такая мысль примиряла с отступлением от новой государственной границы. Об этом — заметил я у себя в блокноте — надо будет при первой же возможности предупредить политработников.

Что до гаубичного полка, то мне стало ясно: артиллеристы самовольно бросили огневые позиции. Я приказал остановиться, связаться с ближайшим штабом стрелковой части и развернуть орудия на север.

Усатый майор не спешил выполнять приказ. Пришлось пригрозить:

— Если попытаетесь опять «спасать матчасть», — пойдете под суд. А начальника штаба прошу ко мне в машину, поедем в Яворов.

В Яворове немцев не было. Город подвергался следовавшим один за другим артиллерийским и воздушным налетам. Штаб стрелкового корпуса забрался в глубокий подвал под костелом. Мы долго спускались по крутой каменной лестнице. После улицы здесь казалось особенно темно. Одна-единственная лампочка болталась на наскоро протянутом проводе в центре большой сводчатой комнаты.

Я передал куда-то торопившемуся оперативному дежурному кругленького капитана-артиллериста, разыскал комкора, представился. Тот оторвался на минуту от карты, снял очки: