Читать книгу "Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи"

Все ее старые игрушки сожгли по распоряжению врача. Все так хорошо знакомые ей предметы, даже детское белье, были уничтожены по той же причине, а теперь перед ней было все новое. Новое ли? Может и так, только пустое, без души.

Этот избранный судьбой ребенок жил и сам в пустоте, так как из этого мира со временем все уходят. Через каждое мгновение миссис Орчард приходилось отвечать ей на один и тот же вопрос:

— Ваше высочество отлично знает, что миссис Алиса, ваша мать вернется…

Аликс, вновь заливаясь слезами, поворачивала гувернантке голову и твердо говорила: «Нет, не вернется!» Она еще не могла отделить правду от лжи, и ее неверие удивляло, тревожило несчастную англичанку, которую выводили из себя эти ее постоянные призывы:

— Мама! Где же ты! Почему она не возвращается? Может потому, что я наказана?

Старшие сестры старались с ней не разговаривать. Просто обнимали ее своими маленькими ручками. Елизавета, которая была старше на восемь лет, старалась ее утешить, поласкать, но разве можно было сравнить эти ласки с нежными ласками мамы, этой настоящей феи, которой стоило только прикоснуться губами к ее мягким золотистым волосам на головке, чтобы наполнить всю ее несказанным счастием! Ах, мама, мама!

Первые месяцы года проходили вместе с весной оживляемой яркими цветами, и ребенок переходил от периодов полного самоотречения, когда он все время молчал, открывая рот только для того, чтобы произвести самые необходимые слова, к периодам жалобных стенаний, которые становились все более и более глухими. Это горделивая натура, этот ребенок, считал, что ее печаль позволит ей унизить себя перед другими. Маленькое Солнышко, названное так родителями, казалось, теперь отреклась от всякого веселья, от любой, даже самой незаметной улыбки.

Эта великодушная упрямица, когда миссис Орчард хотела приласкать ее, погладить рукой или поцеловать, тут же укрывалась за стеной возросшего чувства собственного достоинства. Можно было бы сказать, что только хранившийся в ее маленькой душе секрет заменял ей любую компанию, необходимость кому-то довериться. С горечью отец, сестры, брат отмечали, что она становилась какой-то подозрительной. Иногда она с укоризненным видом отказывалась отвечать на вопросы. С каждым днем утолщался панцирь сдержанности. С приближением лета нервных припадков у нее становилось все меньше, но росла и тревожащая непреклонность, за которой она скрывала малейшие эмоции. Была ли она абсолютно безразличной к тому, что происходит вокруг? Казалось, что для этого она предпринимала все усилия.

Вскоре все заметили, как она искала одиночества при прогулках по парку. Ее и без того узкий окружающий мир продолжал сужаться. Она воспринимала знакомые, близкие лица, но отказывалась принимать новых персонажей. Все те, кто составлял ее первое окружение, могли ее видеть, но, заметив незнакомцев, она тут же убегала. Все старались каким-то образом отвлечь ее от переживаний продолжительными прогулками в экипаже или даже далекими экскурсиями за пределами герцогства.

Она ни на что не обращала внимания, заметно страдала, и эти терзания не прекращались даже перед теми достопримечательностями, перед теми красивыми пейзажами, которые так нравились всем членам ее семьи.

Ее спрашивали:

— Разве вам не нравится видеть такие прекрасные вещи?

— Если бы рядом со мной была мама, мне бы они понравились, — отвечала она, не проливая при этом ни одной слезинки. Ее отец, явно обеспокоенный такой неизбывной печалью дочери, старался вывести ее из такого тяжелого состояния. Этого всем сердцем желали и ее сестры и брат.

Иногда, когда та или иная встреча не выходила за семейные рамки, когда любое вторжение извне было просто невозможным, Аликс, словно приручаемое животное, брала Елизавету или Викторию за руку, вдруг улыбалась, начинала говорить о милых вещах, приободренная теплым к ней отношением и тем пониманием, которое ей щедро все оказывали. Она словно выходила из своих ограничительных рамок, распрощавшись со своей прежней холодностью, робостью, и, превратившись вдруг в слишком серьезного ребенка, появлялась посередине гостиной, где каждый разглядывал глазами восхищенного мальчугана эту маленькую нежную девочку, щебечущую словно птичка, не насмешничающую, страстно желающую ласки, нежности, любви… Она снова становилась прежним Солнышком. Ее отец был вне себя от восторга! Миссис Орчард, наконец, утешилась и, заключив ее в свои объятия, стала напевать ей детские стишки, — разумеется, по-английски, и ребенок сладко закрывал свои глазки, ужасно довольный этой возможностью засыпать так, как прежде, словно дыхание матери, как чарующее дыхание смерти, опаляло ее лицо, придавая ей уверенности в себе.

* * *

После смерти дочери королева Виктория постоянно укрепляла родственные отношения со своим зятем. Аликс, ставшая теперь самой младшей в семье, ее любимица, вызывала у бабушки особую нежность и любовь. Она писала великому герцогу Людвигу IV: «Ни в коем случае, мой дорогой Людвиг, нельзя допустить, чтобы погасло наше Солнышко, наше Солнышко — Аликс. Не стоит ее слишком бранить. У этого ребенка болезненная чувственность. Чаще говорите ей обо мне. Скажите, что мои объятия всегда для нее открыты, чтобы крепко прижать к груди и убаюкать».

Когда миссис Орчард сообщила об этих излияниях королевы своей воспитаннице, ей, конечно, было очень приятно. Но обостренное чувство стыда, которое все принимали за высокомерие, не позволяло ей внешне проявлять свои эмоции.

Вскоре был найден воспитатель, француз, для младшенькой. Ее отец скрупулезно исполнял все советы английской королевы.

Их сменилось несколько за долгие годы; один из них, месье Анри Конти, оставил свои воспоминания, в которых рассказывал, с какой тщательной аккуратностью великий герцог Гессенский постоянно сообщал своей теще об успехах в образовании этого ребенка, которое было связано с некоторыми трудностями из-за неизбывной пока печали Аликс. Девочку воспитывали на обычный манер буржуазной Англии, с разработанной методикой, с требованиями строжайшей дисциплины. Ее мать всегда требовала от первой гувернантки постоянно бороться с нарождающейся у ребенка гордыней, которая часто влечет за собой иссушение сердца.

В одном из своих писем королеве она писала:

«Я изо всех сил стараюсь изжить гордыню у своих детей из-за их высокого положения, ибо оно, такое положение, — ничто, если ты сама из себя ничего не представляешь. Я целиком разделяю Ваше мнение о различии в рангах. Как, однако, важно, чтобы и принцы и принцессы осознавали, что они совсем не лучше других, не выше их, и что их высокое положение вовсе не их личная заслуга, и только возлагает на них двойную обязанность — жить для других и быть для всех образцом доброты и скромности!..»

Королева Виктория часто приглашала девочку с миссис Орчард летом в гости, чтобы лучше узнать любимую внучку и лично следить за процессом ее обучения и воспитания. В отличие от того, что потом писали многие биографы, более или менее осведомленные, но большей частью не очень объективные, Ее величество открывало в своей маленькой внучке такие душевные сокровища, такую любовь, которые в ней не замечали близкие. Однажды во время пребывания великого герцога Гессенского со всеми детьми в Виндзоре по случаю Рождественских праздников, королева всех радушно принимала в своем замке, и там высказала отцу Аликс свои умозаключения: