Читать книгу "Габриэль Гарсиа Маркес - Сергей Марков"

Дед брал Габито с собой и рассказывал, рассказывал, спасаясь от собственного одиночества. Он рассказывал об открытиях, о войнах, о величайшем патриоте, освободителе Латинской Америки Симоне Боливаре, умершем в Колумбии в имении «Сан-Педро-Алехандрино» близ Санта-Марты, неподалёку от Аракатаки, где они жили; дед с внуком неоднократно совершали путешествия на место смерти Боливара, чтобы отдать должное его памяти. Дед воспитывал внука патриотом — несмотря на всё то, что недодала полковнику (которому «никто не пишет») родина. Патриотическое воспитание — как ни пафосно звучит — важнейшая составляющая будущего художника, базис, без которого надстройка в виде книг, картин, симфоний, памятников, прочих произведений хлипка, неглубока и несамостоятельна.

Дед с внуком совершали дальние походы через нескончаемые банановые плантации в тропические леса, где всё было внове, многое вызывало в мальчике восторг или ужас, как, например, встреча с очковым медведем. Дед знал названия великого множества трав, цветов, кустов, деревьев, зверей, насекомых, птиц, среди которых одних только колибри сотни видов! И дедовские уроки потом очень пригодились в работе журналисту и писателю. (А чрезвычайной красоты птичка из рода кетсалей — соледад, что в переводе означает «одиночество», стала самым счастливым в истории литературы талисманом.) Поднимались они с дедом в предгорья и даже в горы Сьерра-Невада-де-Санта-Марта, где находится самый высокий пик страны — Кристобаль-Колон (5760 метров) и с которых открывались захватывающие мальчишеский дух ослепительные панорамы. Особенно любил маленький Габито ходить с дедом к водопадам и купаться в ледяной воде истоков реки Аракатаки. Там дед рассказывал, как во время войны они форсировали реку и утонуло множество людей и коней. Дед научил внука нырять и плавать сажёнками. Дед преподал внуку первые уроки выдержки, воли, мужества. Однажды под вечер, когда дед отошёл, Габито сам решил плыть по течению, покуда хватит сил. Он плыл и плыл, плыл и плыл. Смеркалось. А он плыл и плыл, чтобы доказать, что тоже на что-то способен. Плыл и плыл. Стемнело. Устал, силился, но не мог выбраться на берег, течение уносило всё дальше и дальше. И, когда отчаявшись, помолившись Деве Марии и Господу, он простился с жизнью, на стремнине в валунах его выловил за ногу дед.

— Не сдавайся, — говорил полковник у костра. — Что бы ни случилось — не сдавайся. Знай, что в этом мире ты должен всего добиваться сам, тебе никто не поможет, когда не будет деда. Будь мужественным. Бейся до конца. И помни: никогда не поздно начать сначала.

Просушив одежды, они продолжали путь — дед и внук, две фигуры в тумане, большая и маленькая, друг на друга похожие. И мужчины разговаривали друг с другом.

Габриель обожал своего полковника. Старался быть таким же уверенным в себе, бесстрашным и бывалым. Мечтал иметь револьвер, чтобы на ночь класть его под подушку, как дед. Копировал походку, старался много и смачно есть, пить из родника ломящую зубы воду, ругаться, мочиться, широко расставив ноги, степенно говорить, внезапно посреди рассказа, будто вспомнив о чём-то, задумчиво умолкать, как бывало это с дедом, хотя и не имел представления, о чём надо задумываться. Когда Габито ещё не умел читать, дед читал ему вслух «Легенды и мифы» Древней Греции и даже древнегреческие трагедии, хотя бабушка и все домашние уверяли, что ещё рано, малыш ничего не поймёт и только напугается. «Мой внук всё поймёт и ничего не напугается», — уверял полковник.

Дед преподал Габито основы всемирной истории, географии, ботаники, зоологии, арифметики, астрономии, грамматики, литературы… Мальчик, в свою очередь, порой задавал такие вопросы, что даже обширной дедовской эрудиции не хватало, и полковник оказывался в затруднительном положении. С дедом маленький Габито пришёл впервые в жизни в кино и, потрясённый, умолил не уходить, пока не пройдут все три фильма программы; Габо был в полнейшем восторге и с тех пор полюбил кино на всю жизнь. «Мы с дедом не пропускали ни одной картины, особенно запомнился „Дракула“, — вспоминал Гарсиа Маркес. — Проверяя, внимательно ли я смотрел и всё ли понял, он заставлял меня пересказывать сюжет».

По воле судьбы будущий писатель ребёнком впервые принял участие в политической жизни, точнее сказать, в физическом противодействии властям. Колумбия тогда, в начале 1930-х годов, находилась в состоянии войны с Перу из-за спорных приграничных территорий, и государственные чиновники военного ведомства по распоряжению президента экспроприировали у населения деньги и драгоценности «на победу». В доме старого полковника они забрали всё, что представляло для них хоть какой-то интерес. А когда чиновники и солдаты попытались отобрать у бабушки и деда их обручальные кольца, Габриель, не думая о том, чем ему это грозит (могли и пристрелить, как щенка), бросился на экспроприаторов с кулаками — и получил удар прикладом по уху, после чего ненадолго оглох. Бабушка его водила к знахарю, лечила своими снадобьями из корней и трав и некоторое время боялась выпускать его из их огромного дома, который Габито беспрестанно изучал, как книгу.

«Дом был полон тайн, — вспоминал Гарсиа Маркес. — Бабушка очень нервничала; ей являлось много всякой всячины, о которой она рассказывала мне ночью. Они всегда там свистят, я постоянно их слышу, говорила она об умерших. А в доме всюду были мертвецы… Наш дом был своего рода Римской империей, управляемой птицами, раскатами грома и прочими атмосферными сигналами, объяснявшими любую смену погоды, перемены в настроении. По сути, нами манипулировали невидимые боги, хотя предположительно все они были истинными католиками».

Не только более половины пустых комнат принадлежали умершим родственникам, их призракам и привидениям. Дом и вовсе бывал «захвачен» — как в гениальном рассказе-стихотворении Кортасара «Захваченный дом».

— Символ, конечно, метафора, — сказал в интервью автору этих строк Хулио Кортасар (родившийся в Аргентине, эмигрировавший в Европу, обходившийся, подобно русскому эмигранту Набокову, без собственного дома почти всю жизнь) в Гаване на набережной Малекон ранним тёплым влажным февральским утром 1980 года. — Захваченный дом. Но это ведь общая для всей латиноамериканской прозы тема — так или иначе она присутствует и у Борхеса, и у Астуриаса, и у Карпентьера, и у Льосы, и у Маркеса… Быть может, потому, что наш дом — Латинская Америка — перманентно занят.

— Диктаторами? — уточнил я.

— Если бы только диктаторами, — подумав, ответил зеленоглазый, как сказочный кот, Кортасар, — всё просто бы объяснялось. Внутри нас — захваченный дом. И редко кто — Маркес, например, один из немногих — имеет отвагу и талант этот дом освободить. Пусть даже ненадолго, — добавил он. (К разговору с этим писателем — ярчайшим представителем латиноамериканской литературы — мы ещё обратимся.)

…И вот он увидел старый дом, и нахлынувшие детские воспоминания вдруг отчётливо показали ему направление его писательского пути: он должен заново изобрести самого себя. Конечно, можно стать членом лощёного писательского авангарда, а можно остаться мальчиком из Аракатаки. Так появились его грандиозная тема и писательская личность — он сам, взрослый и ребёнок в одном лице. Появился его метод исследования: взгляд назад, на самые сильные потрясения детства.