Читать книгу "Три дочери Евы - Элиф Шафак"

Менсур в ужасе уставился на пятно. И как он ни старался держать себя в руках, с его губ сорвался приглушенный крик. К счастью, Умут ничего не услышал. Зато услышала Пери, сопровождавшая отца в тот день. После этого случая отец запретил дочери бывать в тюрьме. Ей оставалось только писать брату. Надо, чтобы письма были полны радости и вселяли в него веру и надежду, сказал отец. Лучше всего описывать в них какие-нибудь трогательные и веселые истории. Пери старалась изо всех сил, рассказывая о людях, которых не знала, и о происшествиях, которых не было в действительности. Умут, чувствуя ложь, никогда не отвечал ей.

Она часто видела брата во сне и просыпалась посреди ночи от собственных криков. Иногда после этого ей удавалось уснуть вновь. Но когда сон не шел, она вставала с кровати, залезала в шкаф и плотно закрывала дверь, пытаясь понять, что чувствует арестант в тесной камере. Сидя в темноте, она прислушивалась к биению своего сердца и воображала, что брат ее здесь, рядом с ней, они оба дышат и запас кислорода в этом замкнутом пространстве вот-вот иссякнет.

* * *

Трагедия с Умутом, вместо того чтобы сплотить семью, разобщила ее еще больше. Теперь супруги Налбантоглу пребывали в состоянии бессловесной вражды. Менсур во всем обвинял жену. Он целыми днями работал и не мог уследить за сыном – это была обязанность Сельмы. Если бы она проводила меньше времени с религиозными фанатиками и была бы повнимательнее к своим детям, то катастрофы, возможно, удалось бы избежать. Сельма, ставшая замкнутой и угрюмой, в свою очередь, считала, что во всем виноват муж. Это он посеял в душах сыновей губительные семена безбожия. Именно его свободомыслие и материалистические рассуждения в результате привели к несчастью.

С течением лет брак Менсура и Сельмы, подобно ореху, выгнил изнутри. Теперь орех раскололся на две половинки. Атмосфера в доме становилась все более тягостной, словно воздух насквозь пропитался грустью, царившей в их душах. Пери даже казалось, что пчелы и бабочки, порой залетавшие в дом через открытые окна, в ужасе спешат вылететь обратно. Даже ненасытные комары не желали сосать кровь членов семейства Налбантоглу, как видно опасаясь заразиться от них печалью. В фильмах и мультиках, которые смотрела Пери, простые смертные, ужаленные пауком или шершнем, превращались в супергероев и вели жизнь, наполненную приключениями и подвигами. В их случае все происходило наоборот. Блохи и клопы, отведав крови Налбантоглу, превращались в людей, изнывающих под бременем уныния и одиночества.

Именно в ту пору отношения Пери с Аллахом претерпели существенные изменения. Она перестала молиться на сон грядущий, пренебрегая наставлениями матери, но и стать полностью равнодушной к Всемогущему, несмотря на совет отца, тоже не могла. Боль и тоску, скрываемую от родителей, Пери вкладывала в слова упрека, которые запускала в небо, точно пушечные ядра.

Она начала браниться с Богом.

Пери спорила с Ним обо всем, задавала вопросы, на которые Ему уж точно трудно будет найти ответ. Очень несправедливо с Его стороны посылать несчастья людям, которые их не заслужили, заявляла Пери. Он что, не слышит и не видит, что творится за тюремными стенами? Если нет, значит Его напрасно называют всемогущим и вездесущим. А если Он все видит и слышит и при этом не приходит на помощь страждущим, значит Его напрасно называют милосердным. В любом случае Он не таков, каким Его считают люди. Иными словами, Он обманщик.

Злоба на мать и ее учителя Узумбаза-эфенди, недовольство отцом с его вечным пьянством, жалость к одному из братьев и раздражение, которое вызывал в ней второй, – все те чувства, которые она не могла выплеснуть наружу, смешивались в ее душе в подобие вязкого, липкого теста. Из этого теста на медленном огне мучительных размышлений о Боге выпекался каравай, подгоревший с одной стороны и непропеченный с другой. В то время как ее сверстники, беззаботные и легкомысленные, словно воздушные змеи, играли на улицах, болтали о школьных делах и радовались каждому новому дню, задумчивая, молчаливая девочка Назпери Налбантоглу выясняла отношения с Богом.

«Бог» – простое слово с неясным значением. Бог, близкий до такой степени, что Ему известны все твои дела и даже помыслы, но в то же время недостижимый. Пери была полна решимости найти к Нему путь. В результате долгих размышлений она пришла к выводу, что должна как-то соединить Бога, в которого верит мать, с Богом, в которого верит отец. Если она сумеет это сделать, в отношениях между родителями воцарится гармония. Достичь соглашения в вопросе о том, что есть Бог, – вот цель, к которой необходимо стремиться не только семье Налбантоглу, но и всему миру.

Но пока Бог оставался лабиринтом, у которого не было схемы, кругом, лишенным центра, разрозненными кусочками пазла, которые невозможно собрать воедино. О, если бы она смогла решить эту задачу, придать смысл бессмысленности, разум безумию, порядок хаосу! Тогда она, возможно, научилась бы быть счастливой.

Записная книжка

Стамбул, 1980-е годы

– Иди сюда, посиди со мной, – попросил дочь Менсур в один из тех редких вечеров, когда за столом не было его гостей.

Пери с радостью выполнила просьбу отца. Она очень скучала по нему. Хотя они жили под одной крышей, их словно разделяло огромное расстояние. Отец, погруженный в раздумья, превратился в оболочку того человека, каким был до ареста Умута.

– Давай-ка я расскажу тебе одну историю, – предложил Менсур. – Когда-то в Стамбуле жил музыкант, игравший на тростниковой флейте. Он был суфием, но отличался весьма своеобразными взглядами. Всякий раз при виде бутылки вина или ракы он вопрошал окружающих: «Разве вы не знаете, что капля этой жидкости полна греха?» Затем он открывал бутылку, совал туда палец, держал несколько секунд, вытаскивал и стряхивал. «Я извлек эту греховную каплю! – объявлял он. – Теперь можем спокойно пить».

Менсур рассмеялся над собственными словами – тихим, печальным смехом.

Пери внимательно смотрела на отца, чувствуя его одинокий протест. Но против чего? Или кого?

– Баба́, а можно мне попробовать это? – неуверенно спросила она.

– Что? Ты хочешь попробовать ракы?

Пери кивнула. Еще минуту назад ей совсем не хотелось ракы, но сейчас она поняла, что действительно хочет этого. Пусть и таким способом, но она сможет стать ближе к отцу.

– Нет, нельзя, – покачал головой Менсур. – Тебе всего семь лет!

– Восемь, – поправила его Пери. – В этом месяце будет восемь.

– Ну что ж, я всегда говорил: лучше, если ребенок впервые попробует алкоголь дома, с родителями, чем тайком от них, в какой-нибудь уличной компании. Конечно, следовало бы дождаться твоего восемнадцатилетия, – пробормотал он, – но как знать, может, к тому времени алкоголь вообще запретят стараниями этих чокнутых религиозных фанатиков. И бутылку ракы можно будет увидеть разве что на какой-нибудь выставке, посвященной человеческому безумию. Рядом с нацистской формой и современным искусством. Так что, может быть, тебе стоит сделать маленький глоточек, пока не поздно.