Читать книгу "Жуков. Маршал на белом коне - Сергей Михеенков"

Потом, уже генералом, а затем и маршалом, он, переживая мгновения душевного восторга, будет неожиданно бросаться в пляс, лихо, по-молодецки отдирать «русского» на глазах у изумлённых сослуживцев.

В начале августа 1915 года новобранцы прибыли в Малоярославец, на сборный пункт уездного по воинским делам присутствия. Здесь призывников оформляли, распределяли по командам и отправляли дальше. Заполняя анкету, Жуков утаил, что, кроме трёхклассной сельской церковно-приходской школы, окончил экстерном курс четырёхклассного вечернего училища в Москве. Последнее обстоятельство резко повышало образовательный ценз и сразу меняло общий статус и ценность призывника. С такой начальной подготовкой ему была прямая дорога в офицерское училище, в школу прапорщиков. А там…

Годы спустя Жуков так объяснил тогдашний свой выбор: «На моё решение повлияла поездка в родную деревню незадолго перед этим. Я встретил там, дома, двух прапорщиков из нашей деревни, до того плохих, неудачных, нескладных, что, глядя на них, мне было даже как-то неловко подумать, что вот я, девятнадцатилетний мальчишка, кончу школу прапорщиков и пойду командовать взводом и начальствовать над бывалыми солдатами, над бородачами, и буду в их глазах таким же, как эти прапорщики, которых я видел у себя в деревне. Мне не хотелось этого, было неловко. Я пошёл солдатом».

Объяснение малоубедительное. Ведь встречал же Жуков в Москве прапорщиков и юнкеров, своих ровесников, которые, как свидетельствуют многие современники, выглядели очень даже достойно. По всей вероятности, многие места в «Воспоминаниях и размышлениях» написаны с оглядкой на цензуру той поры. Государственное политическое управление Министерства обороны СССР, Генеральный штаб, КГБ, а над всем этим — ЦК КПСС, секретари и работники идеологического фронта прочно крепили порученные им рубежи… Вероятно, выходец из бедняцкой крестьянской семьи, которого и шпандырем били, и подзатыльники он от строгого дяди получал, и за водкой для мастеров в соседнюю лавку бегал, полагал, что ему не место в школе прапорщиков. Как бы то ни было, судьба поставила его именно в солдатский строй, о чём он впоследствии немало размышлял: а если бы попал в младшие офицеры, а потом, в Гражданскую, погоны и честь повлекли бы и дальше, на Дон, в Новороссийск…

Из Малоярославца призывников привезли в губернский город Калугу. На вокзале построили и взводными колоннами погнали на юго-восток, к Бобруйским артиллерийским складам.

Из мемуаров маршала: «В Калугу прибыли ночью. Разгрузили нас где-то в тупике на товарной платформе. Раздалась команда: „Становись!“, „Равняйсь!“ И мы зашагали в противоположном направлении от города. Кто-то спросил у ефрейтора, куда нас ведут. Ефрейтор, видимо, был хороший человек, он нам душевно сказал:

— Вот что, ребята, никогда не задавайте таких вопросов начальству. Солдат должен безмолвно выполнять приказы и команды, а куда ведут солдата — про то знает начальство».

Эта была первая солдатская заповедь, прозвучавшая из уст старого служаки-ефрейтора, и её будущий маршал усвоил навсегда.

Поскольку здесь, под Калугой[8], началась армейская служба будущего Маршала Победы, стоит рассказать об этом месте особо.

В 1807 году Министерство военно-сухопутных сил Российской империи приняло решение о создании «запасного артиллерийского парка на девять дивизий». Указом государя императора Александра I самый крупный парк боеприпасов русской армии был размещён именно здесь, под Калугой, к западу от Москвы и на полпути к Смоленску. При нём сформировали запасной артиллерийский полк. Место выбрали во всех отношениях удобное: в глухом лесу на берегу речушки, вдоль которой пролегала дорога. Ходят легенды, что здесь даже построили подземный завод: в обширных подземельях снаряжали и готовили к боевому применению корпуса ядер, гранат и снарядов. Но впоследствии, когда надобность в том отпала, вход в подземелье замуровали, и, как пишут местные хроникёры, «следов от него не осталось». В канун нашествия Наполеона генерал от инфантерии граф Михаил Андреевич Милорадович, впоследствии ставший героем Отечественной войны 1812 года и затем убитый декабристами на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, «лично приезжал для осмотра и остался весьма доволен». Позже здесь были устроены склады для воинского обмундирования и снаряжения, построены казармы для новобранцев-рекрутов. Так постепенно возник военный городок.

«Разместили нас в бараке на голых нарах, — вспоминал Жуков. — Сказали, что можем отдохнуть до 7 часов утра. Здесь уже находилось около ста человек. В многочисленные щели и битые окна дул ветер. Но даже эта „вентиляция“ не помогала. „Дух“ в бараке стоял тяжёлый.

После завтрака нас построили и объявили, что мы находимся в 189-м запасном пехотном батальоне. Здесь будет формироваться команда 5-го запасного кавалерийского полка. До отправления по назначению будем обучаться пехотному строю.

Нам выдали учебные пехотные винтовки. Отделённый командир ефрейтор Шахворостов объявил внутренний распорядок и наши обязанности. Он строго предупредил, что, кроме как „по нужде“, никто из нас не может никуда отлучаться, если не хочет попасть в дисциплинарный батальон… Говорил он отрывисто и резко, сопровождая каждое слово взмахом кулака. В маленьких глазках его светилась такая злоба, как будто мы были его заклятыми врагами.

— Да, — говорили солдаты, — от этого фрукта добра не жди…

Затем к строю подошёл старший унтер-офицер. Наш ефрейтор скомандовал: „Смирно!“

— Я ваш взводный командир Малявко, — сказал старший унтер-офицер. — Надеюсь, вы хорошо поняли, что объяснил отделённый командир, а потому будете верно служить царю и отечеству. Самоволия я не потерплю!

Начался первый день строевых занятий. Каждый из нас старался хорошо выполнить команду, тот или иной строевой приём или действие оружием. Но угодить начальству было нелегко, а тем более дождаться поощрения. Придравшись к тому, что один солдат сбился с ноги, взводный задержал всех на дополнительные занятия. Ужинали мы холодной бурдой самыми последними.

Впечатление от первого дня было угнетающим. Хотелось скорее лечь на нары и заснуть. Но, словно разгадав наши намерения, взводный приказал построиться и объявил, что завтра нас выведут на общую вечернюю поверку, а потому мы должны сегодня разучить государственный гимн „Боже, царя храни!“. Разучивание и спевка продолжались до ночи. В 6 часов утра мы были уже на ногах, на утренней зарядке.

Дни потянулись однообразные, как две капли воды похожие один на другой. Подошло первое воскресенье. Думали отдохнуть, выкупаться, но нас вывели на уборку плаца и лагерного городка. Уборка затянулась до обеда, а после „мёртвого часа“ чистили оружие, чинили солдатскую амуницию и писали письма родным. Ефрейтор предупредил, что жаловаться в письмах ни на что нельзя, так как цензура всё равно не пропустит.

Втягиваться в службу было нелегко. Но жизнь нас и до этого не баловала, и недели через две большинство привыкло к армейским порядкам.