Читать книгу "Павленков - Владимир Десятерик"

Правда, неизвестно, как еще к этой затее отнесется сам Писарев?

Что, скажет, за издатель такой, Павленков, объявился? Кому вообще известна эта личность? Да, меня ведь давеча один господин, когда речь зашла о нашей общей симпатии к Писареву, обещал представить его родным — матери и сестре. Не посоветоваться ли с ними?

В последние дни осени 1865 года Флорентий Павленков уже обсуждал эту проблему с Варварой Дмитриевной Писаревой и ее дочерью Верой Ивановной в их квартире в доме Зуева на Малой Дворянской улице. И мать критика и особенно его сестра с благодарностью поддержали предложения издателя, Вера Ивановна посоветовала Флорентию Федоровичу самому написать Дмитрию Ивановичу, каким видится ему издание собрания сочинений. Со своей стороны она обещала тут же передать письмо брату при ближайшем свидании с ним.

14 декабря 1865 года Флорентий Павленков писал Д. И. Писареву: «Милостивый государь Дмитрий Иванович!

Я бы желал приобрести право на издание полного собрания Ваших сочинений. Что касается до расплаты с Вами, то я могу в начале января вручить Вам шестьсот рублей. Остальные надеюсь вносить через небольшие промежутки времени таким образом, чтобы вся сумма была погашена не позднее конца апреля или (самый последний срок) середины мая. Дело в том, что я издал “Полный курс физики” Гано, который кончается не ранее начала марта; следовательно, только в это время я буду располагать такими средствами, которые могут мне позволить приняться за такое крупное дело, как издание Ваших сочинений. В пробном выпуске я бы желал поместить “Базарова”, “Нерешенные вопросы”, “Новый тип”, “Разрушение эстетики”. Впрочем, я всегда буду согласен на Ваш выбор.

За издание всех Ваших сочинений я могу предложить Вам две тысячи пятьсот рублей. Начнется оно не ранее февраля. Более или менее скорое его окончание будет зависеть от материальных средств, но, во всяком случае, не думаю, чтобы оно заняло более года. Каждый выпуск будет стоить по одному рублю. Подписчики же платят за все издание вместо восьми рублей — шесть рублей.

Примите уверение в моем к Вам полном уважении и искренней преданности, Ф. Павленков».

Д. И. Писарев воспринял это предложение с большим воодушевлением. О его реакции на павленковское письмо можно судить по тому, что он сообщал матери: «Ну вот, мама, ты все не верила, что твой непокорный сын может сделать кое-что и хорошего… Ан, вышло, что ты ошибалась, да еще как! Где это видано, чтобы издавалось полное (заметь, маман, полное, а не “избранные” и пр.) собрание сочинений живого, а не мертвого русского критика и публициста, которому всего 26 лет и которого г. Антонович считает неумным, Катков — вредным, Николай Соловьев — антихристом и пр. Признаюсь, мне это приятно, что меня издают, да еще деньги за это платят, которые нам теперь совсем не лишние». За нотками шутливой иронии нельзя не уловить искренней радости молодого критика тому обстоятельству, что его сочинения привлекают к себе внимание общественности.

Когда Вера Ивановна рассказала Флорентию Федоровичу о том, с каким восторгом воспринял брат весть о желании издавать полное собрание своих статей, начинающий издатель вместе с ней стал обсуждать практическую сторону.

— Без Вас, уважаемая Вера Ивановна, без поддержки Вашей в нынешней ситуации, когда каждый практический шаг — а проблем будет возникать, поверьте, в процессе работы тысячи! — нужно согласовывать с Дмитрием Ивановичем или по переписке или во время коротких свиданий с ним, осуществить задуманное просто нереально. Прошу Вас — будьте моим, если хотите, компаньоном…

— О нет-нет, что Вы, уважаемый Флорентий Федорович. Митя — мой младший брат. С детства он наша общая с мамой опора и надежда. Располагайте мной, все, что нужно, я буду предпринимать…

Флорентий с благодарностью посмотрел на свою собеседницу. Вера Ивановна с первой встречи покорила своим обаянием. Она сочетала в себе красоту юности и удивительную современность. Не ту, наигранную, зачастую внешнюю, которую можно было наблюдать у многих курсисток. Чаще всего это проявлялось в модной тогда короткой прическе, в нарочитом пренебрежении к одежде. У Веры Ивановны все было по-другому. Она излучала доброту, отзывчивость, женственность в лучших ее проявлениях. И, как оказалось, она истосковалась по настоящему делу. В содействии изданию собрания сочинений брата Вера Ивановна и увидела для себя такое дело. Благодаря ее энергии, советам Павленков успешно преодолевал трудности, встающие на пути осуществления замысла.

От намеченного вначале пробного тома решено было отказаться. Дмитрий Иванович вместе с Верой Ивановной вскоре подготовили состав всех восьми томов. Павленков не стал оспаривать их логику. Он сосредоточился на решении производственных проблем. Оформления для литературно-критических статей не требуется. С цензурой теперь наперед ничего не выяснить. По новому закону о печати от 6 апреля 1865 года, который вступил в силу с 1 сентября, в Москве и Петербурге издания освобождались от предварительной цензуры, если они заключали в себе не меньше определенного числа печатных листов (десять для оригинальных, двадцать для переводных сочинений). Казалось бы, все здорово, свобода печати налицо. Однако по существу такой порядок создавал лишь видимость бесцензурности. Ибо, как это уяснил Флорентий Федорович при тщательнейшем изучении документа, в нем не устанавливались точные границы допустимого и неразрешенного, а, следовательно, для произвола цензоров простор открывался еще больший. Они могли, по-своему толкуя то или иное положение, властвовать над издателями и редакторами журналов еще более свирепо, ибо теперь предоставлялось право задерживать готовое к выходу произведение, наказывать его выпускающего денежным штрафом, а то и возбуждать против него судебное преследование в соответствии с Уложением о наказаниях.

Павленкову на память пришла статья М. А. Антоновича, которую он совсем недавно читал в некрасовском «Современнике». Когда это было? Кажется, летом минувшего года… В августовской книжке «Современника» за 1865 год без особого труда нашел статью с выразительным заглавием: «Надежды и опасения». Перед чтением по лицу пробежала улыбка. Какой точный образ найден! «Представьте себе, читатель, что перед вами недосягаемая пропасть, через которую перекинута какая-то узкая и чрезвычайно неопределенная полоска, предназначенная для вашего перехода; может быть, она и сдержит вас, а может быть, она до такой степени хрупка, что сломается от первого же шага по ней, или же она так узка и гибка, что при малейшем неосторожном шаге вы оборветесь и полетите в пропасть. Согласитесь, что в подобном положении позволительно сильное раздумье. А мы именно в настоящую минуту и находимся в приблизительно подобном положении. И перед нами лежит полоска в виде издания журнала без предварительной цензуры, и мы не можем себе определить и представить, что такое это отсутствие предварительной цензуры. Мы затрудняемся с вопросом, — что писать и как писать, подобно тому, как птица, всю жизнь свою просидевшая в клетке, не знает, куда ей лететь в первую минуту, когда ей приотворят клетку».

Павленков оторвал глаза от журнала и задумался. Действительно, при существовавшем ранее порядке издатель хоть и зависел от произвола цензора, но в то же время был как бы под его щитом. Цензор его тоже был не безразличен к тому, что о нем будут говорить в обществе. Отсюда — приходилось и ему действовать умеренно и снисходительно. Теперь же цензуры вроде бы нет. Однако над головами издателей и редакторов в качестве дамоклова меча витает угроза двух предостережений Главного управления по делам печати, а после третьего издание уже приостанавливается. Меч этот — в руках министра. В обществе грустно шутят: министр опускает этот меч, когда ему заблагорассудится, он даже не обязан мотивировать свой поступок.