Читать книгу "Зима Джульетты - Вера Колочкова"

– Погоди… Как, в следующую пятницу? Так скоро?

– Да, вот так… А ты с Вариной мамой даже познакомиться не желаешь! Пойдем, а?

– Да никуда я не пойду знакомиться! Надо же, в следующую пятницу… Через неделю, значит… Нет, это без меня, понял? Знать никакую маму не хочу! Отстань от меня, даже не заговаривай об этом больше! Все, я спать пошла…

* * *

Люба подняла глаза от книжки к темному окну, вздохнула – что-то Вари долго нет… В последнее время стала совсем поздно возвращаться. Опять, наверное, с этим Гошей гуляет, и откуда он только взялся, интересно! Говорит, на вечеринке познакомилась…

Странно, отчего думается об этом Варином кавалере так неприятно. Вроде радоваться надо – у дочери какая-никакая личная жизнь появилась, и слава богу, и хорошо! Так нет ведь! Ужасно тревожно на душе. Лучше не думать, лучше в книгу смотреть…

Книга была старая, с желтыми хрупкими страницами. «Анна Каренина», издание Сытина 1914 года. Коллекционная, в библиотеке взяла. Отчего бы и не взять, пользуясь служебным положением? Не навсегда, конечно, на время… Чтобы дома посидеть, полистать спокойно, сидя в кресле, под желтым светом торшера. На работе не сядешь с таким комфортом, не почитаешь. Хоть народу и мало нынче в библиотеку приходит – за день посетителей можно по пальцам пересчитать, – но забот все равно хватает. Как и на всякой честной службе, наверное.

«…Положение было мучительно для всех троих, и ни один из них не в силах был бы прожить и одного дня в этом положении, если бы не ожидал, что оно изменится и что это только временное горестное затруднение, которое пройдет…»

Ах, как точно и красиво сказано – временное горестное затруднение… Лев Николаевич, вы гений, гений. Хотя и не люблю я вас так сильно, как Бунина или Куприна. А этих, которые нынешние, совсем не люблю. Может, за редким исключением…

Лампочка в торшере мигнула и погасла, будто дух Льва Николаевича рассердился за такое ее небрежное отношение к «этим, нынешним». Люба вздрогнула и застыла, глядя в темное окно, за которым нагло заглядывал в комнату желтый диск луны. Надо бы встать из кресла, пойти поискать новую лампочку… Да есть ли она? Наверняка нет. Надо сказать Варе, чтобы завтра купила.

Нет, а хорошо в сумерках… Романтично. И луна вовсе не наглая, а забавная такая, как детский мячик. У кого-то стихи есть про сумерки, очень милые… Недавно попались в одном поэтическом сборнике… Ах да, Иннокентий Анненский, забытое сейчас имя! Как же там…

Не мерещится ль вам иногда,Когда сумерки ходят по дому,Тут же с вами иная среда,Где живем мы совсем по-другому?

Ой, дорогой Иннокентий, мерещится, еще как мерещится! Особенно мне, женщине с рождения впечатлительной… Такой впечатлительной, что сижу и с классиками да с поэтами беседую! Не дай бог, если кто услышит… Не поймут. Сразу смирительную рубашку наденут. И ведь не объяснишь никому природу своих странностей!

Да, у нее была исключительная память на стихи, но только на те, которые ложились на сердце. И оставались там навсегда, с первого прочтения. Такая вот сердечная выборочная память, живущая своей жизнью. Много, много скопилось в сердце стихов… Она могла читать их сутками напролет, было бы кому! Жаль, не было рядом благодарного слушателя. Можно было бы, конечно, Варе читать, но она так уставала на работе, не до стихов ей было. Морщилась, просила виновато – мамочка, давай потом, позже…

Кстати… А как дальше-то у Иннокентия Анненского? Что-то про глаза… А, вот…

С тенью тень там так мягко слилась,Там бывает такая минута,Что лучами незримыми глазМы уходим друг в друга как будто.

Да… Друг в друга – это хорошо. Это счастье, когда друг в друга можно «лучами незримыми глаз»…

Люба вздохнула, огляделась, всматриваясь в полумрак. Тени бродят по комнате… Проехала по двору машина, свет фар выхватил на секунду кусок потолка с люстрой, книжный стеллаж… Успело сверкнуть золотым тиснением собрание сочинений Гоголя на четвертой полке и спряталось в темноту. И правильно, Николай Василич. Сиди уж там, не высовывайся. В темноте с тобой как-то не очень уютно себя чувствуешь.

А книг много, весь стеллаж забит, от пола до потолка. На работе библиотека, дома библиотека. Такая вот жизнь…

Нет, не сказать, что плохая. Дело не в этом. Просто много в ней накопилось энергетики чужого таланта. Столько всего прочитано, будто выстрадано вместе с классиками… Много, много чего внутри накопилось. А самое главное – стыдно даже подумать в ее возрасте! – ощущение невостребованной любви тоже накопилось. Кажется, уж она-то теперь все знает про чувства… Жалко, нет рядом благодарного объекта. Живого, настоящего мужчины, а не Льва Николаевича с Федором Михалычем или все с тем же Николаем Василичем, не в сумерках будь помянутым.

Да, того самого, живого и настоящего, в ее жизни, можно сказать, вообще не было. Даже в памяти не было, как у всякой порядочной женщины. Некого было любить. Некого было вспомнить с любовью. Даже имя свое ни разу не оправдала – Любовь. Жалко.

Правда, был муж когда-то, Варин отец. Но она его не любила совсем… Она его боялась. Она тогда всех людей боялась, не получалось у нее дружбы с социумом. Да и чего с нее взять? Сирота пугливая. Когда из детдома выпускалась, определили ее не в ПТУ, как большинство ребят, а в библиотечный техникум. Директриса постаралась, зная ее страсть к чтению. А может, пожалела по-человечески. Так и говорила, глядя на нее и тихо вздыхая – ну какая из тебя, Любочка, может получиться пэтэушница, ос-с-спади… Съедят же вместе с потрохами и не подавятся. А в библиотечном техникуме общежитие хорошее, девочки все тихие, смирные. Напротив аккурат здание строительного техникума расположено, может, ты, Любочка, и жениха себе приличного найдешь, бог сироту не обидит… Уж ты постарайся, Любочка, жениха-то найти порядочного, который о тебе позаботится. Потому как после техникума тебя в библиотеку распределят, а там на их зарплату не разживешься, даже угол не снимешь…

Напугала она ее тогда этим «углом». И в самом деле, куда податься сироте? Только замуж за того, который «позаботится». То есть который этим самым «углом» способен обеспечить. Это сейчас всем сиротам детдомовским жилплощадь от государства положена, а раньше – кто с таким делом разбежится? Ага… Выживай как хочешь, на общих, так сказать, основаниях.

Жених и правда нашелся. Приличный. Основательный. Звали его Коля Трифонов. Бука и молчун был Коля, слова из него не вытянешь. Она и не вытягивала никаких слов, тоже помалкивала, когда Коля приглашал туда-сюда прогуляться. Так и ходили в молчании. Правда, иногда Коля не молчал, а вдруг проговаривал что-нибудь односложно-сердитое, когда видел совершающийся на его глазах непорядок. Мог дворника дураком обозвать за то, что неправильно клумбу из шланга поливает. А парикмахершу – «сукой безрукой» за плохую, по его мнению, стрижку. Официантку в кафе за несвежую скатерть таким словцом однажды припечатал, что она всхлипнула и убежала в слезах… Очень, очень Коля порядок любил, чтобы все было аккуратно и правильно. Когда глядел исподлобья на кого-нибудь из «неаккуратных» и наливался багровым возмущением, она его боялась – жуть… И от страха мелко трясла головой, вроде как с ним соглашаясь, и улыбалась подобострастно – да, Коля, да… Ей в тот момент казалось, что и она тоже возмущена непорядком. И что все «приличные» и «порядочные», за кого надо замуж выходить, именно такие и есть, как ее кавалер Коля. Тем более что он и сам про себя говорил – видишь, какой я порядочный, до свадьбы ни-ни… Даже с поцелуем не лезу…