Читать книгу "Три короны - Виктория Холт"

Леди Саутеск волновала ее гораздо меньше. По язвительному замечанию Анны, сделанному в разговоре с супругом, та «прошла через столько мужских рук, что уже не запятнает себя никакими новыми связями». Анна не унижалась до ревности к женщине, способной лишь на непродолжительный успех у мужчин.

Вот Франциске Дженнингс, той и вправду удалось доставить Анне несколько неприятных минут – однажды эта шлюха нарочно выронила любовные письма герцога, и они упали прямо к ногам герцогини. Были еще и Елизавета Гамильтон и, разумеется, Маргарита Денхем, так трагически закончившая свою беспутную жизнь; однако ни одна из них не тревожила герцогиню больше, чем Арабелла Чарчхилл. Та была исключительно амбициозна – вот уже добилась от Якова кое-каких привилегий для своей семьи. Джорджа Чарчхилла устроили во флоте, Джона – в армии.

Будь у Анны немного больше времени и желания, она завела бы любовника. Несколько лет назад и хотела это сделать. Генри Сидней слыл одним из самых неотразимых мужчин при дворе; прежде он исполнял обязанности королевского грума, но затем стал ее шталмейстером, и с тех пор Анна постоянно находилась в его обществе. Как убивалась она тогда, зная о бесконечных изменах мужа и понимая, что никогда не сможет целиком завладеть его вниманием! В те дни ей было труднее всего мириться с унизительностью подобного положения.

А в какую ярость пришел Яков, когда заподозрил ее в любовной связи с Сиднеем! Ах, как бушевал он, как исступленно кричал – и как это не походило на него, всегда уравновешенного и спокойного!.. Его ревность доставила ей немало приятных минут, но он так и не согласился с предположением, что поступки, допустимые для женатого мужчины, могут быть приемлемы и для замужней женщины; в результате красавчик Сидней надолго перестал появляться при дворе. Вскоре разразилась чума, и впоследствии Анне казалось, что опальный шталмейстер оставил такой же неизгладимый след в памяти герцога, как и все несчастья, связанные с той ужасной эпидемией.

Она думала об этом, сидя в своей спальне и изводя себя назойливым вопросом о том, насколько трагедия Маргариты Денхем отразится на его поведении, как вдруг ей на глаза попался листок бумаги, подсунутый под дверь комнаты.

Встав с постели, она сделала несколько грузных шагов, тяжело наклонилась, подняла его и подошла к окну. Затем прищурившись пригляделась к нескольким строчкам, написанным ровным, аккуратным почерком. Ее пухлое бледное лицо багровело по мере их прочтения. Это были стихи… эпиграмма, высмеивающая, как, снедаемая ревностью к супругу, она подсыпала яд в шоколад соперницы.

От негодования у нее потемнело в глазах. Одно дело терпеть его измены, и совсем другое – быть обвиненной в отравлении его любовницы. Ну, ладно бы речь шла об Арабелле Чарчхилл, тут еще могли быть основания для подобных вымыслов. Но открыто заявлять о том, что она убила какую-то ничтожную Маргариту Денхем, – это было просто неслыханно. Вынести подобное оскорбление она не могла.

Поднявшись на второй этаж, она без стука вошла в покои супруга. Там была и Мария, но Анна даже не посмотрела на нее.

– Взгляни-ка вот на это, – протянув герцогу листок бумаги, сказала она.

Яков прочитал и, прежде чем заговорить, осторожно коснулся плеча дочери.

– Ступай, маленькая, – вздохнул он, слегка подтолкнув ее к соседней комнате.

Когда Мария вышла, Анна закрыла дверь и снова повернулась к нему.

– Терпеть подобные гнусности – выше моих сил, – сказала она.

Яков пожал плечами.

– Обычная эпиграмма, таких много.

– Вот такие эпиграммы были бы редкостью, если бы вы своим поведением не подавали повода этим грязным щелкоперам.

– Они всегда найдут, к чему прицепиться.

– Подозреваю, на сей раз это дело рук Рочестера.

– Негодяй! Я уговорю брата вышвырнуть его из Лондона.

– Прогнать из Лондона и расстаться с его веселенькой компанией? Ах, Яков, Яков! Да он скорее прогонит тебя… чтобы избавиться от твоих скандалов и глупых выходок.

– Полагаю, меня никто не упрекнет в скандалах, какие устраивает мой брат.

– Твой брат – король. Он может содержать хоть двадцать любовниц – люди все равно будут рукоплескать ему. Тебе не позволят так же безнаказанно испытывать терпение народа. Кстати, убийство твоей любовницы – дело очень серьезное. Карл никогда не был замешен в таких вопиющих скандалах!

– Не кричи, – сказал Яков. – Слуги услышат.

– Пускай! Они услышат только то, что им уже известно!

– Я запрещаю тебе разговаривать со мной в подобном тоне. Анна расхохоталась.

– Ты? Мне? Уж не вздумал ли ты прикрывать свои бесстыдные поступки, изображая из себя могущественного герцога и строгого хозяина дома? Брось, Яков, у тебя все равно ничего не выйдет. Я не потерплю унижения, которое мне грозит из-за твоих глупых…

– Если мне не изменяет память, ты не всегда была столь ревнивой блюстительницей добродетели. Может быть, поговорим о Генри Сиднее?

– Он был обыкновенным шталмейстером, ухаживал за лошадьми.

– Точнее – за тобой.

– Ложь, клевета! Просто тебе выгодно выставлять дело в таком свете, будто у тебя неверная жена, – потому что сам ты изменял ей… сколько раз, а? Или число твоих любовниц уже невозможно подсчитать?

– Вечно ты все преувеличиваешь!

– Меня только что обвинили в убийстве. Ты собираешься что-нибудь предпринять?

– О Господи! Я же сказал – это всего лишь эпиграмма. Такие каждые день сочиняют – даже о Карле и Барбаре Кастлмейн.

– Не думаю, что их когда-либо обвиняли в убийстве.

– Слушай, ты ведь прекрасно понимаешь, что эту нелепую выдумку никто не воспримет всерьез.

– Разврат, бесчинства – ладно, При дворе все это в порядке вещей. Если человек не распутник и не повеса, так его здесь сочтут старомодным, отставшим от времени. Однако убийство даже в Лондоне еще не считается добродетелью.

– Анна, успокойся.

– После всего, что я прочитала в этом гнусном пасквиле?!

– Иначе мы не сможем как следует поговорить.

– Уж не хочешь ли ты оставить меня ненадолго, пока я не успокоюсь? Что ж, очень удачный предлог. А тем временем ты навестишь эту плутовку Чарчхилл. Ну, давай, беги к ней! Готова держать пари, она обратится к тебе с какой-нибудь новой просьбой, которую ты удовлетворишь в обмен на ее объятия.

– Не так ли поступал Сидней? Что именно он требовал от тебя?

– Ты хочешь меня оскорбить.

– А ты?

– У меня на это есть причины. Ах, как великолепно ты изображал из себя разгневанного супруга – тогда, добиваясь изгнания бедного Сиднея… Еще бы, он совершал возмутительные поступки: улыбался твоей жене, выражал сочувствие женщине, потому что она была вынуждена страдать из-за поведения супруга, изменявшего ей чуть ли не на глазах у всего двора и не обращавшего внимания на ее чувства…