Читать книгу "И вдруг никого не стало - Изабель Отисье"

– Заведи мотор, на веслах нам не дойти, – взмолилась она.

– Нет! Нельзя попусту тратить бензин, представь, что мимо пройдет судно, а мы не сможем до него добраться.

Они ругались еще минут десять, но в конце концов Людовик, чертыхнувшись, яростно воткнул весло в груду мертвых птиц.

Шум мотора, этот голос цивилизации, их успокоил. Закрыв глаза, можно было себе представить, будто возвращаешься с прогулки по суше к своему милому «Ясону» и сейчас уютно устроишься под теплым одеялом или за столом, на котором стоит вкусный обед.

На берегу пришлось еще перетащить весь груз на первый этаж дома, где они поселились, чтобы укрыть добычу от дождя, который так не ко времени полил. Промокшие и измученные, они из последних сил разожгли огонь и выпотрошили своих четырех насущных пингвинов, а потом почти час ждали, пока закипит вода и пока сварится мясо. По настоянию Луизы они каждый день мылись, вернее, обтирались ветхой тряпкой, смоченной в чуть теплой воде, но сегодня легли спать в пропитанной кровью и облепленной перьями одежде, не отмыв рук. Всю ночь они проспали беспробудным сном и не слышали, что творилось этажом ниже.

Но утром, когда спустились вниз, чтобы разделывать добычу, звук их шагов обратил в бегство полчища крыс, которые всю ночь здесь пировали. Крысы устроили нечто невообразимое: пингвинов растащили во все стороны, вываляли в грязи, повсюду были разбросаны потроха, клочья кожи, головы с выеденными глазами. Груда птиц, которую они вчера с таким трудом сложили, словно взорвалась изнутри, развалилась склизкими ошметками. Когда они подошли ближе, из самой середины кровавого месива выскочила последняя крыса, ее белые зубы ослепительно сверкали на фоне лоснящейся от слизи и крови черной шерсти.

Они в один голос взвыли. Стоило ради этого так стараться! Столько труда, столько птиц перебили, так надрывались весь день только для того, чтобы накормить этих мерзких тварей! Солнечный луч, пройдя через грязное стекло, скользнул по трем нетронутым птицам. Они лежали рядышком, с закрытыми глазами, и казались спящими. Луизе захотелось взять их на руки и побаюкать. Она разрыдалась.

– Луиза, сейчас не время реветь.

Людовик погнался за убегающей крысой, потом вернулся к груде пингвинов и запустил в нее руки, отыскивая целые тушки. Он яростно ворошил груду, отшвыривая попорченных птиц.

– Ну, где ты там, к полу приросла?

Она, всхлипывая, присоединилась к нему, и весь день они разбирали тушки, потрошили их и подвешивали к карнизу, чтобы крысы до них не добрались. Спасти удалось штук сорок, не больше. Потом надо было сгрести в кучу и выбросить остатки и как можно лучше убрать, чтобы не привлечь грызунов снова. Это была скучная, тяжелая и выматывающая работа, приходилось таскать воду из ручья в сотне метров от дома и тереть пол облысевшей щеткой. Они трудились молча, и каждый мысленно обвинял другого в случившемся.

Под вечер Луиза ушла собирать моллюсков – хоть какое-то разнообразие, и к тому же ей необходимо было отвлечься от этой тошнотворной работы. Море отступило, темный песок поблескивал, ветер ерошил волны, рассыпал их водяной пылью, бухта побелела от пены. Она озябла, чувствовала себя жалкой и покинутой. До сих пор ей удавалось отгонять воспоминания о прежней жизни, она была сосредоточена на надежде выжить и вере в то, что вдвоем они это сумеют. И вдруг потеряла эту уверенность. Ей представился ее четвертый этаж в налоговом управлении, серый письменный стол, пластиковые лотки для бумаг, компьютер, чахлое растение в горшке, постер с горным пейзажем, запах кофе в коридоре, визгливые голоса коллег за стеклянной дверью, – должно быть, сейчас они завидуют ей, тому, как она беззаботно греется на солнышке. Воспоминания о безвозвратно потерянном рае навалились так, что не вздохнуть. О доме, об их квартирке, уютном гнездышке, которое они так глупо покинули, она старалась не думать. Зачем она послушалась Людовика? Сама виновата, надо было проявить больше твердости. Она боялась его потерять, а теперь как бы им вдвоем не пропасть. Он все так же глупо себя ведет. Не нагрузили бы они так вчера лодку, спокойно вернулись бы на веслах и успели убрать пингвинов в безопасное место. Луиза перебирала все это в уме, выдергивая водоросли, и наконец впервые улыбнулась при виде двух рыбешек, оставленных отливом в углублении камня. А потом ей пришло в голову, что сами они ничем не отличаются от несчастных рыбок, которые оказались в ловушке и скоро станут добычей поморника или чайки. Можно подумать, их самих ждет другое будущее.

К ее возвращению Людовик успел затопить печку и теперь пилил доски – все с той же затаенной яростью, так что опилки летели во все стороны. Пока ее не было, он тоже размышлял. Им надо прибавить обороты, более агрессивно вести себя в этом безжалостном мире. Он чувствовал, что Луиза испугана и нерешительна. Их неудача – это опыт, на ошибках учатся. Они снова отправятся в птичью колонию, научатся добираться туда и обратно на веслах. И почему бы не начать охотиться на ушастых тюленей и морских слонов? Он станет другим человеком, более грубым и диким, он будет сражаться, сражаться, сражаться. Он твердил это слово, будто заклинание, все исступленнее орудуя пилой.

Ссора, которая тлела весь вечер, разгорелась, когда Луиза решила постирать свои запачканные штаны и куртку.

– Тебе не надоело таскать воду? И дрова нечего тратить попусту, – обозлился Людовик.

– Дров у нас достаточно, а воды натаскала я. Хватит с меня и того, что я все время хожу голодная, я не желаю, чтобы от меня к тому же воняло.

И тут он взорвался: она даже не пытается приспособиться к обстановке, те, кому пришлось здесь выживать, наверняка не были настолько привередливы. Он во всех подробностях разобрал историю с пингвинами, стараясь доказать ей, что они могли бы приложить чуть больше усилий. Комнату освещал только горящий в печке огонь, и в его красноватых отсветах лицо Людовика, казалось, еще сильнее пылало яростью. Раздражаясь, он всегда объяснялся не столько словами, сколько жестами, и теперь его машущая руками тень на облупившейся стене напоминала злобного джинна. Следя за его мельтешащими большими руками, она отметила, как сильно они изменились всего-то за несколько дней. Все в ссадинах и царапинах, с распухшими суставами и выпирающими венами; на запястьях, которые постоянно терлись о пропитанные соленой водой обшлага куртки, появились красные пятна – такие часто бывают у рыбаков.

Остров уже поставил свое клеймо на их плоти – и это только начало. Что произойдет, если они заболеют? Хватит ли у них сил при таком скудном питании? Скоро зима… Слушая вполуха, она смотрела, как над сохнущей одеждой поднимается пар, от окна сквозило, и струйки воздуха рассеивали эту легкую дымку… И тут он произнес фразу, которой говорить не следовало:

– Доверься мне, наконец!

Как будто выпал маленький камешек – и из-за этого обрушилась вся плотина. Она не хотела заводиться, припоминать давние истории, повторять все те же упреки, но слова, которые она слишком долго держала в себе, вырвались наружу, жестокие, злые, издевательские. Довериться? А кто потащил их в это бессмысленное путешествие? Кто, желая неизвестно что доказать самому себе, заставил их расстаться со спокойной жизнью? Кому взбрело в голову высадиться на этом острове? Кто потребовал продолжать идиотскую прогулку, когда надвигался шторм? До каких пор она должна ему доверяться? Пока не подохнет, насквозь промерзшая и оголодавшая, в этой мерзкой норе? Страх, сожаления, отчаяние, голод, холод, отсутствие будущего – все это подливало масла в огонь ее ярости. Хватит играть, хватит притворяться, здесь уже нет никакой энергичной современной пары – есть только два живых существа и медленно подбирающаяся смерть. Ее голос дрожал, взлетал до пронзительного визга. Чем дольше она говорила, тем отчетливей сознавала, что уже не владеет собой. Разум приказывал ей сдерживаться, оберегать столь необходимое взаимопонимание. Эта вспышка гнева была первым поражением, первым нарушением договора об оптимизме, который они заключили после катастрофы.