Читать книгу "Франц, или Почему антилопы бегают стадами - Кристоф Симон"

– За братьями Обрист девчонки шеренгами сигают в реку. По крайней мере, я бы этому не удивилась.

– Река! – с восторгом воскликнул Юлиан.

– Да, такое длиннющее озеро с лебедями, и они там гогочут и бьют крыльями. Если хочешь, мы приманим их к берегу и будем кормить марципаном…

Она зевнула.

– Марципан?

– Я тебя обманула, Юлиан. Лебеди не едят марципан. О! Представляете, что я вчера в Интерлакене видела! Ну, вы знаете, я туда в ремесленное училище езжу. Сижу я, значит, на скамейке перед туристическим центром, ем бутерброд с сыром. Там еще такой каштан раскидистый и тень от него. Время почти двенадцать. И тут появляется какой-то седой старикан из местных со здоровенным пакетом и прет прямо в туристический центр. А на пакете надпись «Взрывоопасно»! Я думала, у меня сердце остановится. Через минуту двери распахиваются, все выскакивают, орут, разбегаются во все стороны, будто за ними осиный рой гонится. А еще через минуту выходит тот мужчина, но уже без пакета. Внутри оставил. Ну думаю, Венесуэла, смотри и учись. Пождала я, пождала, только ничего так и не бабахнуло. Интерлакен полный отстой. Только подзорные трубы везде понатыканы. Что с тобой, Франц, язык проглотил или не проснулся еще?

– Ты просто чудо, Венесуэла, – сказал я хрипло.

– Будь здоров. Ненавижу училище. Когда я долго сижу за партой, то начинаю задыхаться. – Она перегнулась через подоконник. – Старик Нойеншвандер наехал на барсука. На пешеходном переходе.

– Ух ты! – восхитился Юлиан происшествию.

Венесуэла скрылась внутри дома.

Ждать ее под окном спальни нам не хотелось. Мы прокрались по садовой дорожке, протопали по грядке Люти-Браванд с цветной капустой, перешагнули через капающий опрыскиватель, двинулись вдоль ровного края газона. Солнечный свет окутывал гору Низен и другие горы, названия которых невозможно запомнить, нежной шафрановой дымкой. Мы переходили от одной грядки к другой, пока шлем Юлиана, который он снял, не наполнился всякой съедобной всячиной. В Зимментале у Юлиана был вечно голодный хомяк, по которому он всегда очень скучал. Мы подошли к гордости Катрин Люти-Браванд – ее теплице, в которой я когда-то выращивал коноплю. Я велел Юлиану надеть шлем.

– Разобьешься.

– Не-а.

– Суровые парни всегда ходят в шлемах.

– Дрочи, Франц.

У Юлиана отвратительный словарный запас, если только дать ему волю.

Дверь открылась, и из дому вышла Венесуэла с коробкой из-под обуви наперевес. Она была в рабочей одежде: полукомбинезон, армейские сапоги со шнуровкой и непременная бейсболка. Она пошла по саду, делая вид, будто нас не замечает. Юлиан воспользовался возможностью (он любил прятаться) и на цыпочках потрусил к сараю на другом конце сада – дурацкому гномичьему домику с прислоненными к нему лопатами и граблями. Он прижал кулак ко рту, чтобы не засмеяться. Я быстро нарвал букет полуувядших маргариток. Венесуэла с минуту разглядывала овощные грядки, потом подошла ко мне.

– Скажи, Франц, почему все в мире так медленно движется? С ума сойти можно. На, подержи. – Она сунула мне в руки коробку.

– Что там?

– Барсук.

– Барсук?

Я приоткрыл крышку. На меня уставились два глаза величиной с булавочную головку.

– Детеныш барсучихи, которую переехал Нойеншвандер. Если бы я оказалась в парламенте, первым бы делом отвесила тамошним дамам и господам хорошего пинка, чтоб они хоть немножко зашевелились. Когда мне нужно снести дом, я хочу снести дом, а не подавать заявления и собирать кучу справок, пока он сам собою не рухнет.

– Что ты будешь с ним делать?

Я подал Венесуэле букет маргариток, чтобы вытащить барсучонка из коробки. Он был величиной не больше апельсина. Бархатистый и мягкий.

– Когда мне будет нужно снести дом, я хочу оградить территорию желтой лентой и установить взрыватель. А со всеми этими бумажонками…

Венесуэла сунула маргаритки в комбинезон рядом с гаечным ключом.

– Мир никогда в жизни не изменится. А я хочу, чтобы что-то менялось. Ты не такой, я знаю. Ты не любитель быстрой езды.

Барсук задрожал от холода. Я положил его обратно в коробку.

– Если ты его выпустишь, он умрет с голоду

Крошечный барсук лежал, свернувшись калачиком, и сосал мой мизинец.

– Придется отнести его в приют, – сказала Венесуэла.

– Что ты! – испугался я. – Его же там кошки сожрут.

– Я пошутила, Франц. На самом деле я хотела подарить его тебе.

Я вскинул на нее взгляд.

– Мне? Серьезно?

Венесуэла улыбнулась. Ее улыбка – будто запах жасмина в каталонских садах. Точь-в-точь.

– Ну давай, Франц, говори уже.

Я расправил плечи.

– Что? Про снос домов и бумажную волокиту?

– Да нет же, – мягко сказала она. – Где Юлиан спрятался? В теплице?

– Затаился в сарае. Уже, наверно, корни пустил. Давай подождем еще минут пятнадцать, пока он не уснет, – предложил я. – Тогда мы с барсуком сможем проводить тебя до работы.

Венесуэла посмотрела на меня так, будто плохо расслышала.

– А что скажет Юлиан, когда проснется, а нас нет?

– Что-нибудь скажет. У него рот, как трактор. Но он ничего не заметит, если мы быстро вернемся.

– Нехорошо получается, Франц. – Она ущипнула меня за руку. – Пошел гулять с братом и бросил его в сарае среди инструментов. – И она прямым ходом двинулась к сараю.

Оттуда раздался глухой звук – Юлиан подхватился и стукнулся обо что-то головой. Он злобно взвыл и принялся поливать весь свет грязью. Видно, спрятался за катушкой со шлангом и собирался коварно схватить Венесуэлу за уши, но бухнулся об полку с садовым инвентарем.

– Ну-ка, братец, надевай теперь шлем, – крикнул я, когда он следом за Венесуэлой вышел из сарая. На лбу у него вскочила шишка, но через три секунды он уже совсем забыл о происшествии и удивленно уставился на коробку.

– Что? – спросил он с любопытством.

Я объяснил.

Юлиан тут же стал гладить барсука. Сказал, что его надо покормить и дать ему имя.

Я сказал, что его надо дрессировать и научить человеческому языку.

Венесуэла сказала, что прежде всего надо отомстить за его мать.

Мы вышли из сада Люти-Браванд.

У садовой калитки Венесуэла поцеловала нас на прощание по-эскимосски, потершись носами сперва с Юлианом, потом со мной, и перешла на другую сторону улицы. Чтобы не впасть в искушение и не крикнуть ей вслед какую-нибудь непристойность (вроде «не сдерживай себя, звездочка!»), я начал думать о том, что заставляет рыбаков на льдинах при минус сорока ходить с открытыми носами.