Читать книгу "До и после политики - Александр Щипков"

России предстоит сломать ряд клише и шаблонов западного восприятия русских исторических институтов. Прежде всего, необходимо планомерно преодолевать психологический барьер западных европейцев по отношению к византийско-православной традиции.

Культурная фобия западноевропейского сознания по отношению к византийству объясняется просто. Это подсознательный страх потери цельности, утраты собственного «Я». Западноевропейцы прекрасно понимают, что византийство – часть европейской идентичности. И если в рамках русско-византийского сегмента Европы исконные христианские ценности сохранятся лучше, чем на Западе, там придётся не просто смириться с существованием «альтернативной Европы», но признать её лидерство в восстановлении христианской идентичности, которая на Западе в последние годы понесла явный ущерб.

В действительности национальное самоопределение и суверенитет на основе базовых христианских ценностей и есть основа подлинного, а не придуманного европеизма.

Но роль РПЦ в деле восстановления общеевропейской христианской традиции будет высока лишь в том случае, если Церковь в самой России сохранит автономию и не будет поглощена либерально-авторитарным глобалистским проектом. Если Церковь освободится от навязываемого ей сегодня либерал-православия и сделает выбор в пользу социал-православия, то она станет мощным социальным интегрирующим центром.

Если России удастся сохранить свою православную идентичность, она тем самым сбережёт и христианскую идентичность для всей Европы. Таким образом, Россия способна «вернуть Европе себя», то есть стать драйвером процесса возвращения «западного мира» к христианским ценностям.

Барды

У меня с бардами сложно. Трёх основоположников я не беру. Это отдельный разговор. А все остальные, которых я слушал в возрасте от 15 до 40, были мимолётны для меня, даже если бывали очень хороши. Я увлекался кем-нибудь из них, но меня хватало ненадолго. Например, Борис Алмазов (кстати, друг Путина в юности), или замечательный и, увы, покойный Гена Галкин. Я общался с ними, выпивал. Потом уставал и отходил.

Мне даже Никитины, Визбор, Дольский когда-то нравились. Сейчас слышать их невозможно.

Щербаков, Шаов, Иваси – я это называл «философия на трёх аккордах». Они слегка трогают верхнюю плёночку мозга, а людям кажется, что это глубины океана. Выдающийся образец посредственности, претендующей на мысль, – Макаревич.

Бардовская песня не может копать глубоко-глубоко. Она ограничена рамками своей КСПэшной культуры. Но у неё есть значительные эмоциональные возможности. И если она не мудрствует, а говорит эмоциями, то тут могут быть сильные вещи. Именно за это я ценил Алмазова и Галкина. Роман Матюшин – то же самое – мысль проста, но чувства глубоки. Но и тут нельзя обманываться – это эмоциональный пласт, ни в коем случае не духовный.

Да собственно и основоположники (все трое) стали великими за счёт того, что серьёзно осваивали свой эмоциональный пласт. Романтический – Окуджава, трагический – Галич и… многогранный, я бы сказал, мужской пласт – Высоцкий. Он культивировал мощнейшее мужское начало, которое реально было сильнее его психических возможностей. От этого он и умер. Но это три мощных таланта. Три исключения.

А вообще у бардовской культуры, на мой взгляд, есть возрастной ценз – минус пятьдесят. Умилиться, услышав очаровательного Хвостенко, я ещё могу, но погрузиться туда всерьёз уже нет.

Мифы русской интеллигенции

Интеллигенция умерла как сословие: социальное расслоение не обошло её стороной. Место интеллигенции занимают яппи и «креативные» менеджеры. И те и другие лишены коллективных моральных рефлексий.

Интеллигенция появилась в условиях бюрократического государства и сразу стала прослойкой так называемых «лишних людей». Она не была готова служить самодержавной власти, но и идти на сближение с народом не хотела. Точнее, народники попытались повернуть в сторону народа, но 1905 год многих отрезвил.

В вечном выпадении интеллигенции из общества и состоит её сущность. Это «нигилизм без веры», как было замечено авторами сборника «Вехи». Интеллигенция в основном варилась в соку собственных идей – а точнее, превратно понятых достижений европейских интеллектуалов. И торговалась с властью: «Власть, дай порулить, за это мы будем верно служить». И власть, и народ интеллигенция пыталась учить цивилизованному «житью», указывала, каким должно быть, по её мнению, «современное общество» – тон разговора, абсолютно немыслимый для европейца. Не случайно у интеллигенции наряду с общепринятыми были свои любимые культурные ценности. Как заметил кто-то из историков, у советской интеллигенции была своя религия – Стругацкие, своя идеология – Сахаров. Любимые книжки – Бабель, Ильф и Петров, Рыбаков. Любимый театр – Таганка.

В 1917 году на короткое время интеллигенция стала властью, пока её не подвинул рабоче-крестьянский кадровый призыв. Но это её ничему не научило. Снова начались муки фальшивой оппозиционности. Вековая смесь преданности власти и мнимого фрондёрства – явление предельно выморочное. Неудивительно, что коллективная идентичность интеллигенции держалась не на социальной роли, а на системе мифов, самою интеллигенцией выдуманных. Собственно об этих мифах мы и хотели поговорить в этой статье.

Миф об оппозиционности. Торг с властью есть главная профессия интеллигенции. Она никогда не была оппозиционна по-настоящему, но хотела быть при власти и иметь преимущественное право наставлять общество. Например, за право быть критиками власти при власти боролись в советское время шестидесятники и получили своё. Власти в то время понадобились «оппозиционеры». В такие периоды всё происходило в рамках консенсуса: интеллигенция всегда колебалась вместе с генеральной линией. Каждый такой медовый месяц с властью называли «оттепелью», а его прекращение – «заморозками».

Дело в том, что без опоры на власть функция самопровозглашённого общественного наставника невозможна: никто не станет слушать. Именно поэтому интеллигенция втайне очень любит власть. Сия любовь является важным условием её выживания. Это и есть главная тайна интеллигентского сословия.

Впрочем, иногда интеллигенция «проговаривается», как это сделал однажды Михаил Гершензон, заявивший после выхода сборника «Вехи»: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ещё ограждает нас от ярости народной».

За эту фразу его заклевали, Гершензон вынужден был уйти из либерального «Вестника Европы». Но заклевали именно потому, что Гершензон случайно брякнул правду. Отношения в треугольнике «власть – интеллигенция – народ» полностью исчерпываются его формулой.

Миф о просветительстве. Интеллигенция чаще всего представляет себя сословием просветителей в дикой, отсталой, азиатской стране. Говорили о просвещении народа. Но фактически претендовали на роль нового дворянства. Особый статус – право «пасти народы», – по мнению вождей интеллигенции, должен был быть им обеспечен властью исключительно за их культурно-образовательный ценз. Попутно заметим, что конечной целью введения ЕГЭ, платного среднего образования и сокращения вузов как раз и является выведение народа за рамки этого ценза.