Читать книгу "Black & Red - Татьяна Степанова"

Охрана…

Стриженые лужайки ухоженного парка…

Залитый огнями зал заседаний Госсовета…

Жена Оксана, наверное, не прочь сменить их двухкомнатную квартирку на эту самую резиденцию. Квартирка для них двоих сразу после свадьбы была ничего. Но потом родилась дочка, а к ней пластырем прилипла теща, переехала, перебралась плотно, что называется, намертво и…

«Прекрасная женщина твоя Оксана, – сказал ему как-то брат. – Вот мне бы такую найти. А я, видишь, не нашел, не умел найти. Сорок семь мне, а я все дома своего не имею. Сплошная казенщина».

Охрана…

Стриженые лужайки…

Пуленепробиваемый «Мерседес» с мигалкой и водителем в бронежилете…

Он что же, братец, жалуется, что ли, на ВСЕ ЭТО?!

Тихо, тихо, только не надо, возьми себя в руки… Зависть… Нет, братец, это не зависть, это что-то другое… Другое…

Если бы это ты ехал сейчас мимо по резервной полосе, то это было бы совсем нестерпимо, невозможно… Но это не ты. И слава богу… слава богу… Обошлось… Обошлось?

Пластиковый обод руля, который Владимир Жуковский чувствовал под пальцами всего секунду назад, словно растаял, растворился в воздухе, отравленном бензиновой гарью. И сами эти руки стали иными, как будто уменьшились в размерах. На тыльной стороне выступили пятнышки цыпок. Это когда они с братом Алешкой возились с головастиками – пересаживали их в банки со свежей водой. Это было на даче под Москвой. Кажется, дачная станция Узловая, да, там они жили в то лето. Сколько же лет назад это было? Тысяча? Миллион?

А цыпки-то на руках – вот они до сих пор… Брат Алешка был старше его, но никогда не задирал носа. Он всегда был самый верный его защитник – и в школе, и на даче от местных пацанов. Он был добрым – даже головастиков жалел, выхаживал, воду заставлял менять, чтобы не сдохли. Он был умным, всегда что-то читал, решал, какие-то формулы чертил на полях. А в школе он был в совете пионерской дружины, а сейчас вон в Госсовете, в правительстве…

А цыпки-то на руках?!

«Не надо будет платить проценты, мы попросим денег в долг у Алексея» – это сказала жена Оксана. Тогда там, на даче, он вообще и думать не думал, что когда-то у него будет жена. Он… ОН ПОМНИЛ ВСЕ ТАК ЯСНО, ТАК ОТЧЕТЛИВО. Они жили на даче, и брат защищал его от местных, чтобы не обижали, не лупили. Даже дрался из-за него. А ему на лето по внеклассному чтению задали кучу книжек прочитать. И это было так скучно. Но однажды брат сказал ему: есть книжка про шпионов, не оторвешься. Это была «Судьба барабанщика» Аркадия Гайдара. Они все тогда были такие пионеры, такие пионеры…

Что же это такое происходит? Светофора не видно, не разобрать, какой там свет горит – красный ли по-прежнему или зеленый. Не сигналят, значит, движение закрыто, но отчего же тогда…

Владимир Жуковский увидел свои руки – детские руки в цыпках. Как произошла с ним такая метаморфоза, он не мог уяснить себе вот уже сколько лет – но это бывало с ним, случалось. И в последнее время все чаще, чаще, чаще…

Желтые кожаные сандалии, детские сандалии на загорелых ногах. Коленка в зеленке, свежие царапины, капли пота на лбу. Он куда-то бежит. Бежит так, словно от этого зависит все, ВСЕ ЗАВИСИТ.

НАДО УСПЕТЬ.

Потом спускается по какой-то обрывистой тропинке. Тянет сыростью и еще чем-то затхлым, вонью какой-то тянет, тленом, мертвечиной. Но он не должен бояться. Он должен…

Перед глазами стена – серый камень, паутина трещин, поросших мохом. Серый камень, какие-то развалины. Здесь есть тайник, расщелина. Он сует туда руку и с придушенным криком отдергивает – что-то черное, блестящее, многоногое, шевеля усами, поводя хитиновыми челюстями, нацеливается на его пальцы. Насекомое, мерзость, трупоед… Ну, трупоед, тебе сейчас будет пожива.

Он не должен ничего бояться. Разве это не слова его брата? Он так любил повторять их. Смелый, благородный, гениальный мальчик… Мальчик…

Мальчик с руками в цыпках, с голыми коленками в зеленке, одетый в шорты и защитного цвета курточку, мальчик в пилотке и красном галстуке сует руку в тайник и вытаскивает что-то, завернутое в лист лопуха. Это пистолет системы «браунинг». Владимир Жуковский чувствует пальцами холодок его рукоятки. Он видит это как бы со стороны и вместе с тем – это он сам там, внизу, припав по-лягушачьи на корточки перед этими серыми камнями, руинами чего-то «бывшего», поросшего травой, кустами. Это раздвоение пугает его всегда больше всего. Раздвоение – это шизофрения. Неужели шиза? Но об этом они с этим чертовым психологом пока что не говорили…

«Надо контролировать себя. Принимать лекарства. Я выпишу вам. Это совершенно безвредный препарат, однако не злоупотребляйте».

Он и не злоупотреблял. Выпил всего одну таблетку и забросил. Пальцы чувствуют холод металла. И Ленинского проспекта никакого нет. Есть только сырой овраг, из которого нужно выбираться наружу, чтобы…

Мальчик карабкается по тропинке вверх. И вот уже – солнце, пятна на летней траве, дачная дорожка. А на ней фигура.

В той памятной книжке «Судьба барабанщика» двое шпионов давали деру с дачи. Только было это не под Москвой на станции Узловой, а под Киевом. Двое взрослых шпионов, врагов. А тут на дачной дорожке всего один. Всегда, вечно один ВРАГ.

Мальчик с голыми коленками в зеленке вскидывает пистолет, сдергивает предохранитель.

Фигура на дачной дорожке. Вот он идет. Вот замечает. Поднимает руку к лицу, защищаясь. Поздно! Выстрел.

ВЫСТРЕЛ!

Каждый раз пуля попадает в цель, но в разные места. Иногда в глаз, и он лопается, как стеклянный шарик, пачкая слизью и кровью щеки, подбородок. Иногда пуля попадает в пах, и наружу на метр бьет фонтан крови из пробитой артерии. Иногда пуля попадает в сердце. И тот, в кого она попала, падает, словно подкошенный, даже не охнув. Но это неинтересно. Лучше когда пуля попадает в живот, пробивая брюшину. Потому что тогда тот, в кого она попала, умирает не быстро, мучительно, царапая ногтями траву, хрипя и…

Мальчик с пистолетом подходит ближе. Наклоняется над телом. Сейчас, вот сейчас он так близко, так близко, что можно даже увидеть бисеринки пота на его детских висках. Подбритый детский затылок, нежную ложбинку на шее. Вот он оборачивается.

Блаженная улыбка кривит его губы. Потом верхняя губа вздергивается, словно в оскале, обнажая острые клыки, которые впиваются в…

Владимир Жуковский укусил себя за кисть. Все, я сказал ВСЕ, довольно, хватит!

Это ВСЕ. И больше не будет ничего. Только Ленинский проспект. Только дорога. Дорога…

Он не сумасшедший.

Даже если ВСЕ ЭТО повторяется раз от раза все ярче, все сильнее, он не сумасшедший.

Он едет на работу. Он управляет своей машиной. Вон и светофор горит зеленый.

Как будто и не было ничего – пробки, правительственного кортежа, «браунинга», спрятанного там, в расщелине среди серых камней.