Читать книгу "Все только начинается - Анастасия Доронина"

На короткое время он обернулся ко мне — я увидела темные внимательные глаза, в которых все же скрывалась еле заметная смешинка. Теперь, когда передо мной было его лицо целиком, я могла сделать вывод, что несчастья любви, которые уродуют людей, этому человеку не грозят. Он был очень, просто до неприличия красив. Той особой красотой, которую называют «породистой». Густая грива седых волос в сочетании с темными глазами и крупным прямым носом делали его похожим на какой-то портрет из Русского музея — вот только я забыла, на какой.

А тем временем, еще раз улыбнувшись мне, он отвернулся. Снова стал смотреть на дорогу.

— Откуда вы все это знаете? — спросила я, помолчав. — Вы философ-любитель? Сказочник?

— Вовсе нет, — засмеялся он. — Просто изучать все, что связано с Бабой-Ягой — это в некотором роде моя профессия… Говорите — куда ехать? У меня примерно час свободного времени, и я смогу вас подвезти.

Я назвала адрес.

* * *

К счастью, мы сумели избежать пробок. Миновали Бауманскую, проехали два перекрестка и въехали в узенькую улочку, своего рода аппендикс Госпитального переулка. Здесь притертые со всех сторон новостройками и сверкающими от полировки офисными зданиями стояли неизвестно как сохранившиеся трехэтажные домишки, обреченно ожидающие сноса. Возле одного из них мы и остановились.

— Вас подождать? — любезно предложил мой спаситель. Сделал он это, конечно, из чистой вежливости.

— Спасибо, не нужно.

Подъездная дверь качалась на петлях и имела такой замшелый вид, что казалось, ткни ее — и она рассыплется в труху. Лестница была облита чем-то мерзким и липучим. Нужная мне 22 квартира оказалась на верхнем этаже.

Было странно думать, что Павел, очень брезгливый от природы, мог полюбить («Он полюбил!» — кольнуло в сердце) кого-то, кто вышел из этих стен. У меня нет предубеждения против бедности; в своей жизни мне хоть и не часто, но доводилось встречать людей, которые при малом достатке сохраняли удивительное достоинство. Но жильцы этого дома себя просто не уважали. Об этом можно было судить и по вони в подъезде, и по исписанным стенам, и по грязным, обшарпанным дверям квартир.

«Что я тут делаю?! — простонала я про себя, остановившись возле 22 квартиры и добрых десять минут не решаясь поднять руку и позвонить. — Зачем я пришла? Что я скажу, даже если найду эту… Лику? Не отнимайте у меня мужа? Сжальтесь надо мной? Пощадите мою семью? Нет, ни за что, никогда!»

И все же я позвонила.

Мне долго никто не открывал. Я даже хотела уйти — но тут по ту сторону двери послышались мерные шаркающие шаги. Затем хозяин или хозяйка долго возились с замком, который заедал: дверь дергалась, тряслась, сквозь нее доносились приглушенные ругательства. Наконец ее открыли.

Странно — но я до сих пор не приготовила никакого первого вопроса. А впрочем, если бы я даже и приготовила эту фразу, то она все равно застряла бы у меня в горле в ту же минуту, как я вгляделась в женщину, которая открыла дверь.

На ней был странный наряд: порванные в нескольких местах чулки в сеточку, на которые спускался не то халат, не то ситцевый летний сарафан, что, принимая во внимание стоящий на дворе январь, было совсем не по сезону. Но я смотрела не на одежду. Я не могла отвести глаз с этого испитого лица с лиловыми мешками под глазами — знакомыми глазами! — со спутанных волос — когда-то золотые с солнечной рыжиной, сейчас они походили на моток ржавой проволоки.

Передо мной стояла… Лара…

Да, та самая Лара Ольховская, первая красавица нашего курса, чьей первой любовью был мой муж и к которой он сам когда-то испытывал некое нежное чувство!

— Лара! — потрясенно прошептала я, цепляясь за косяк. — Лара, это ты?!

Она посмотрела на меня вяло, но не без интереса. Пожевала губами.

— Не узнаешь? Неужели не узнаешь?! Лара!

— Лара… — протянула моя бывшая однокурсница. Голос у нее был хриплый, прокуренный. Или испитый? Скорее всего и то и другое. — Лара! Да, когда-то меня так звали. Когда-то… Давно… В другой жизни…

— Лара! Посмотри на меня!

— Ну? — спросила она, осмотрев меня с головы до ног.

— Ну Лара, это же я, Таня! Танька Вольская, то есть Изотова! Ну вспоминай же, Лара! Мы же с тобой один институт заканчивали!

— Таня? — сказала она, нахмурившись. И вдруг; — Таня! Вольская! Танька!

— Узнала… — облегченно вздохнула я, переступая через порог.

— Танька! Танюха! — повторяла Лара. — Вот так встреча — ее надо отметить! Как ты, откуда ты? Погоди, я сейчас… Я сейчас что-нибудь на стол…

Я прошла вслед за ней в до предела захламленную квартиру. В этом жилище было минимум мебели, но максимум грязи. Сквозняк, ворвавшийся вслед за нами с лестничной площадки, принялся радостно гонять по углам клочья пыли, сбивая их в огромные шары, из которых при желании можно было смастерить снеговика. Дырявый диван с подложенными вместо ножек кирпичами, табурет, расколотое сиденье которого было обмотано синей изолентой, перекосившийся сервант с пустыми полками, голая лампочка под потолком… Это все, что составляло обстановку Лариной квартиры.

Впрочем, она не стала усаживать меня на диван. Мы прошли в кухню. Там стоял маленький, ниже меня ростом, холодильник с облупившейся на боках краской, стол с неубранными пустыми бутылками и два табурета — братья тому, что я видела в комнате. На один из этих табуретов я и присела. Лара, суетясь, наводила на столе относительный порядок. Я с болью заметила, что руки у нее дрожат. Как у настоящей алкоголички…

— Ну и дела! — сказала она, шлепаясь рядом со мной на второй табурет. — Главно дело, нашла меня. Танька-Танька… Это сколько же мы не виделись-то?

— Двадцать лет… и даже больше…

— Ну ни хряк себе! — воскликнула Лара, обхватив руками свою всклокоченную голову. — Но, главно дело, ты придумала — меня найти! Двадцать лет не виделись — и на тебе — встречай, подружка! И не предупреди-ила! — погрозила она мне пальцем. — А не предупредила — пеняй на себя. Сама за бутылкой и побежишь.

— Да мы случайно встретились, Лара. Я даже не знала, что ты в Москве.

— Знаешь что, подруга? Ты давай не отлынивай! Магазин — вон он, через дорогу и направо. Дуй давай. Посидим, поговорим, молодость нашу золотую повспоминаем… Плохо мне щас, Танюха, — неожиданно призналась она, хватаясь руками за горло. — Похмелюга душит — не способна я к разговору. Сто грамм, и буду человек. Так что ты давай. А я пока закусон…

На нее действительно было жалко смотреть — оборванная, неумытая, непричесанная, опустившаяся старуха — да, старуха, хотя лет Ларе было столько же, сколько мне. И, право же, я не испытывала никакого желания составлять ей компанию. Но она так жалобно, просительно посмотрела на меня, снова пожевав синюшными губами, так неловко провела по голове трясущейся рукой — и в этом жесте я уловила какие-то крупинки прежней Лары, высокой, стройной красотки с локонами до плеч, которые она то и дело поправляла вот таким же точно жестом… На минуту — на одну только минуту — собственное горе вылетело меня из головы.