Читать книгу "Медовый месяц в Париже - Джоджо Мойес"

– Ну, у вас еще уйма времени. Дети? – Он многозначительно смотрит на обручальное кольцо.

– Ой, нет! Быть может, позже. – Она смущенно смеется.

Она и за собой-то толком присмотреть пока не умеет, и ей даже страшно подумать о беспомощном, вечно хныкающем младенце. Она чувствует на себе изучающий взгляд Тима Фриланда.

– Правильно. У вас еще все впереди. – Он не отрывает глаз от ее лица. – Извините за бестактность, но должен сказать, что вы слишком молоды для замужней дамы. Я имею в виду, с учетом современных тенденций. – (Она не знает, что отвечать, а потому просто молча прихлебывает кофе.) – Я понимаю, что неприлично спрашивать у женщин о их возрасте, но сколько вам лет? Двадцать три? Двадцать четыре?

– Почти угадали. Двадцать три.

Он кивает:

– У вас хорошая кость. Полагаю, вы и через десять лет будете выглядеть на двадцать три. Нет-нет, не краснейте. Я просто констатирую. Итак… друг детства?

– Нет. Скорее, бурный роман. – Она отрывает глаза от чашки кофе. – На самом деле я… я, можно сказать, новобрачная.

– Новобрачная? – Он смотрит на нее. В его глазах немой вопрос. – У вас что, медовый месяц?

Он произносит это без нажима, но у него такое озадаченное, немного сочувственное лицо, что ей становится тошно. Она снова видит ту «Жену в плохом настроении», которая отворачивается, признавая свое поражение, и понимает, почему у других людей возникает чувство неловкости. О, вы замужем? И где же ваш муж?

Что она наделала?

– Простите, – говорит она и, опустив голову, быстро берет со стола свои вещи. – Мне пора идти.

– Оливия, пожалуйста, не убегайте. Я…

У нее в висках стучит кровь.

– Нет. В самом деле. В любом случае мне не стоило сюда приходить. Было очень приятно познакомиться. Большое спасибо за кофе. Ну и за все… остальное.

Лив не смотрит на него, а просто рассеянно улыбается в его сторону, а затем стремительно идет, переходя на бег, по набережной Сены в сторону Нотр-Дама.

Глава 4

1912 год

На рынке Монж, несмотря на холодный ветер и накрапывающий дождь, было не протолкнуться. Я шла на полшага позади Мими Эйнсбахер, которая, решительно покачивая бедрами, огибала прилавки и без умолку сыпала комментариями.

– О, вы должны купить вот эти. Эдуард обожает испанские персики. Поглядите, какие они зрелые. А вы готовили ему лангустов? Ой, видели бы вы его, когда он ест лангустов! Капуста? Красный лук? Вы уверены? Эти ингредиенты такие… деревенские. Видите ли, я ни капли не сомневаюсь, что ему нравится нечто чуть более утонченное. Знаете, Эдуард ведь самый настоящий гурман. Кстати, мы однажды ходили с ним в «Ле пти фис», и он съел все четырнадцать блюд, предложенные в меню. Представляете?! Я даже, грешным делом, испугалась, что к тому времени, как подадут птифуры, он точно лопнет. Но он был так счастлив… – Мими покачала головой, словно погрузившись в воспоминания. – Он ненасытный мужчина…

Я взяла с прилавка пучок моркови и принялась внимательно его разглядывать, сделав вид, будто поглощена своим занятием. Где-то в области затылка возникала противная пульсирующая боль, и я поняла, что это предвестник мигрени.

Мими Эйнсбахер остановилась перед прилавком с разными баночками. Обменявшись парой слов с торговцем, она взяла маленькую баночку и поднесла к свету. Затем бросила на меня косой взгляд из-под полей шляпы:

– Ой, вам, София, наверняка неприятно слушать подобные воспоминания… Однако осмелюсь предложить вам фуа-гра. Побалуйте Эдуарда. Если у вас сейчас… туго с деньгами на домашнее хозяйство, я буду счастлива купить это ему в качестве маленького подарка. Как старый добрый друг. Уж я‑то знаю, как его возбуждают такие вещи.

– Благодарю, но мы вполне в состоянии себя обеспечить. – Я взяла у нее баночку фуа-гра и кинула в корзинку, отдав торговцу то, что ему причиталось. А точнее, половину наших денег на еду, отметила я с холодной яростью.

Мими замедлила шаг, и мне ничего не оставалось, как пойти рядом с ней.

– Итак… Ганьер поделился со мной, что Эдуард уже несколько недель ничего не рисует. Какая жалость!

А кто уполномочивал тебя говорить с дилером Эдуарда? – так и вертелось у меня на языке, но я сдержалась.

– Мы только что поженились. Ему было… не до этого.

– Видите ли, он большой талант. И ему нельзя отвлекаться.

– Эдуард обещает, что начнет писать, когда будет готов.

Мими, демонстративно пропустив мои слова мимо ушей, направилась к прилавку с кондитерскими изделиями и уставилась на пирожные с малиной.

– Малина! В это время года! Я удивляюсь, до чего скоро дойдет наш мир!

Ради бога, только не предлагай мне купить их для Эдуарда, мысленно взмолилась я. У меня осталось денег только-только на хлеб. Однако у Мими было совсем другое на уме. Она купила небольшой багет, подождала, пока торговец его завернет, а затем, повернувшись вполоборота ко мне, произнесла заговорщицким тоном:

– Знаете, вы даже не представляете, как мы все удивились, услышав о том, что он женился. Такой человек, как Эдуард. – Она осторожно просунула багет под ручку своей корзинки. – Вот я и подумала… может, вас уже можно поздравить?

Я непонимающе уставилась на ее сияющее лицо. А затем увидела, что она многозначительно смотрит на мою талию.

– Нет!

Я даже не сразу поняла иезуитскую изощренность нанесенного оскорбления. Мне хотелось сказать ей: «Эдуард умолял меня выйти за него замуж. Именно он настоял, чтобы мы поженились. Ему было даже страшно подумать, что другой мужчина может на меня посмотреть. И разглядеть во мне то, что увидел он».

Однако я решительно не желала обсуждать с ней свою семейную жизнь. Столкнувшись с откровенной враждебностью, хоть и прикрытой лучезарной улыбкой, я решила оставить глубоко в душе подробности наших с Эдуардом отношений, словом, там, где Мими не сможет их опошлить, исказить или извратить. Я почувствовала, что у меня начинает гореть лицо.

Она остановилась, окинув меня пристальным взглядом:

– О, София, вам не стоит принимать все так близко к сердцу.

– Софи. Меня зовут Софи.

Она тотчас же отвернулась:

– Ну конечно, Софи. И тем не менее мой вопрос в некотором смысле закономерен. Ведь это вполне естественно, что у того, кто знаком с Эдуардом несколько дольше, могут возникнуть к нему, так сказать, немного собственнические чувства. Да и вообще, мы ведь о вас практически ничего не знаем. Вы, кажется… продавщица, да?

– Была продавщицей. Пока не вышла за него замуж.

– И конечно, тогда вам пришлось уйти из… магазина. Какая жалость! Вы наверняка ужасно скучаете по вашим подружкам-продавщицам. Уж кто-кто, а я‑то прекрасно знаю, как приятно, когда тебя окружают люди твоего круга.