Читать книгу "У нас все хорошо - Арно Гайгер"

После сытного обеда Рихард возвращается в подвал доделать никому не нужную и бессмысленную работу: наклеить новые этикетки на хранящиеся там запасы. При этом он украдкой поедает ложками мед, но это не страшно (это маточное молочко — корм пчелиных маток, и он полезен для мозга). Альма складывает грязную посуду в мойку. Прежде чем она вернется к прерванной до обеда работе, она немножко поиграет на поперечной флейте. Когда Рихард громко зовет ее из сада по имени, она играет Баха и только что добралась до середины Трио-сонаты фа мажор.

На сигналы тревоги это не похоже. Альма надеется расслышать в его голосе особенную радость, которую испытывает человек, когда хочет поделиться с кем-то взволновавшей его, но безобидной новостью. Она прерывает игру, обтирает мундштук ладонью, кладет флейту на пюпитр и высовывается в окно.

— Что такое? — спрашивает она.

И тут же замечает роение пчел перед одним из ульев.

— Они вылетают! — кричит Рихард.

Он стоит на безопасном расстоянии, в десяти метрах, под вишней. В правой руке сигарета, зажженным концом направленная на себя. Довольный, кивая головой, он бросает взгляды то на растущий рой, то на Альму. Альма стремительно отходит от окна, прямо в тапочках выбегает через веранду из дома и, чуть не споткнувшись на четырех ступеньках, выскакивает в сад. Остановилась, чтобы оценить обстановку. Она видит: рой намеревается сесть на макушку старой сливы, где его будет довольно трудно поймать, может, с высокой стремянки, если повезет.

Она кричит:

— Уходи, Рихард, ты все равно не сможешь помочь мне!

Она бросается к крану под верандой. Быстро, насколько ей это удается, она соединяет поливочные шланги, чтобы обрызгать пчел. Несколько раз это давало результат. Но сейчас она сама вся мокрая. Открывая кран, она забыла, что надо только крутить, но не тянуть, иначе можно сорвать вентиль с резьбы. Вода вертикально бьет вверх из трубы прямо на Альму. Она быстро перекрывает трубу правой рукой, но вода с шипением вновь окатывает ее. Однако, сжимая левой рукой шланг, она добивается необходимого давления, и струя воды, изгибаясь дугой, достает до верхушки сливы. Потерявший ориентир рой, волнообразными движениями, напоминающими развевающееся знамя, сползает нерешительно вбок, вправо между деревьями. Рихард делает несколько шагов в сторону Альмы, чтобы помочь ей с краном.

— Уходи! — кричит она вновь.

Тогда он перемещается к скульптуре ангела-хранителя около огорода и так громко сморкается в носовой платок, что звук разносится по всему саду. Поверх платка он следит за развитием событий.

Альма использует передышку и пытается найти, куда отлетел кран. Он лежит у ее ног. Она хватает его и, когда вставляет обратно в трубу, оказывается под душем в третий раз. Она бросает взгляд на пчел, те кучкой устремились на макушку вишни. Оттуда их еще труднее снять, чем со сливы. Она устраивает пчелам проливной дождь еще разок. Пчелы беспорядочно мечутся вверх и вниз и замирают на мгновение беснующимся роем, прежде чем пуститься наутек через огораживающую участок стену, на соседнюю территорию, к Вессели, где их ожидает тишь да гладь да божья благодать. Задыхаясь от волнения, Альма следует за ними. Стоя на одном из старых стульев с веранды, расставленных вдоль стены специально для таких случаев, она смотрит, как рой на вполне доступной высоте садится на старую айву.

Альма кричит:

— Фриц! Сюзанна!

Она кричит снова, пока Фриц не появляется в окне, никелированная оправа вспыхивает на солнце. Альма объясняет ему, в чем дело. Она притаскивает из подсобки переносной ящик для пчел, торопится выйти на улицу, Фриц ждет ее у калитки. Как обычно в это время суток, он уже слегка подвыпивший и совершает свой непременный ритуал при встрече — целует ручку.

— Если бы ты не хромала, тебя запросто можно было бы принять за Бо Дерек[15].

Альма не знает никакую Бо Дерек. Возможно, какая-то полузнаменитая особа. Но она может себе представить, что это намек на ее мокрые космы и, должно быть, комплимент, хотя и сомнительный, как это, впрочем, и принято у дипломатов.

— Давай, пожалуйста, без лишних церемоний, жизнь и так довольно напряженная штука.

— Не вижу никакой связи. В каком мире ты живешь?

— Я?

— Ты. И ты правильно меня поняла.

Он с удовольствием смотрит ей прямо в глаза.

Лет двадцать назад это заставило бы ее поволноваться, она и сейчас волнуется, но это волнение другого сорта, похожее на то, как смотрят нервозно на часы, особенно когда это операторская работа французских киношников «новой волны», в принципе давно уже не новой, но остающейся такой для Альмы. Она думает: надо бы снова как-нибудь пригласить Фрица с Сюзанной на обед, в последний раз это было уже несколько месяцев назад, и я понятия не имею, в Рихарде ли дело или у меня самой пропало желание, и Кинасты тоже заходят все реже с тех пор, и разговор каждый раз как-то не клеится, и с Груберами то же, в конце концов всем это надоедает, и они правы.

Она входит в калитку, которую придерживает для нее Фриц. Дорожка, выложенная бетонными тротуарными плитками, плитки уложены в три ряда, на стыках трава и мох, потому что так лучше выглядит. Альма направляется к айвовому дереву. Фриц следует за ней. От избыточного веса, табака и алкоголя у него прерывистое дыхание, он с трудом говорит у нее за спиной на ходу, сопит, ему не хватает воздуха, он задыхается:

— Мне нравится, что ты имеешь дело с пчелиной маткой, с царицей, которая справляет свой свадебный полет.

Альма ставит ящик для пчел на газон, польщенная легким флиртом:

— Ты ничего не смыслишь в пчелах.

— Тут твоя правда, — соглашается он, — прошу прощения.

— Это старая матка. Ее свадебный полет состоялся прошлой весной. Запасов в ее семяприемнике хватит еще по меньшей мере на три года.

— Каких запасов?

— Для откладки яиц. Матка оплодотворяется только раз в жизни.

Фриц морщит лоб:

— Зачем же разводить такие скучные и безрадостные виды? Это ведь может и на тебе отразиться.

Альма дает ему подзатыльник, шлепая по берету. Вместо того чтобы поправить берет, Фриц изображает обиженного и, наоборот, надвигает его еще глубже на лоб.

Он — отпрыск побочной ветви одной австрийской актерской фамилии и был воспитан с осознанием своей неординарности, сложности характера, непредсказуемости желаний и непоследовательности действий. Альме он нравится. Правда, с годами он немного увлекся ролью обаятельного сердцееда, знающего, что его время уже ушло. Тем не менее это человек с большим опытом игры в непостоянство. Полная противоположность Рихарду. У того все должно быть стабильно, просчитано, он всю жизнь соблюдал форму и формальность, как его учили тому в родительском доме за обеденным столом: локти прижаты к телу, указательные пальцы лежат на ручках вилки и ножа, а зубцы и острие не следует задирать слишком высоко.