Читать книгу "Волшебники - Лев Гроссман"

— Закуришь? — вежливо предложил он, протянув Квентину синюю с белым пачку «Мерит ультра-лайт». Со дня прибытия Квентина в Брекбиллс они ни разу не разговаривали. — Контрабандные, — продолжал он, не слишком огорченный отказом. — Чамберс мне покупает. Я как-то поймал его в винном погребе за дегустацией отменного шираза из личной деканской коллекции. «Олений прыжок» девяносто шестого года. После этого мы пришли к соглашению. Он очень приличный малый, надо отдать ему должное. И неплохой художник-любитель, хотя его реалистический стиль, увы, давно устарел. Однажды я ему даже позировал — весь задрапированный, с летающей тарелкой в руке. В виде Гиацинта, я думаю. Чамберс в душе pompiste — импрессионизма он, кажется, не признает совершенно.

Квентин в жизни не видел, чтобы человек так выпендривался. Чтобы поддержать разговор, он воспользовался всей накопленной в Бруклине мудростью и заявил:

— «Мерит» одни телки курят.

— Совершенно верно, — ответил Элиот, — но других сигарет я не выношу в принципе. Отвратительная привычка. Ну же, давай покурим.

Квентин осторожно взял сигарету. Он уже держал их в руках — они часто используются для фокусов, — но по назначению ни разу не применял. Он заставил ее исчезнуть, втерев в ладонь, и вернул, щелкнув пальцами.

— Я предлагал тебе закурить, а не валять дурака. — Элиот, в свою очередь, щелкнул пальцами, пробормотал что-то, и его указательный палец воспламенился. Квентин наклонился и прикурил.

Его легкие тут же подверглись кремации. Битых пять минут он кашлял без передышки и обливался слезами, а Элиота разобрал такой смех, что ему пришлось сесть. Квентин заставил себя затянуться еще раз, и его вырвало прямо в живую изгородь.

Весь день они провели вместе. Элиот то ли чувствовал себя виноватым, то ли решил предпочесть нудное общество Квентина совсем уж тоскливому одиночеству. Возможно также, что он просто нуждался в общении с кем-то понормальней себя. Он водил Квентина по всему кампусу и знакомил с подводными течениями брекбиллсской жизни.

— Свежий глаз невольно должен заметить, что погода здесь совсем не соответствует ноябрю. Это потому, что у нас все еще стоит лето. Территория Брекбиллса ограждена древними чарами; так нужно, чтобы никто не заметил его с реки или не забрел сюда по ошибке. Однако от старости чары немного сбрендили, что и привело к смещению времени где-то в пятидесятых годах. С каждым годом все становится только хуже. Беспокоиться пока не о чем, но на два месяца, двадцать восемь дней и пару часов мы все же отстаем от главного направления.

Не зная, что будет приличнее — ужаснуться или принять это как должное, — Квентин переменил тему и спросил насчет расписания.

— На первом курсе выбора у тебя не будет. Генри, — Элиот называл декана Фогга только по имени, — всем назначает одно и то же. Ты ведь у нас умный мальчик?

Попробуй ответь на это, не роняя достоинства!

— Вроде того.

— Не смущайся, здесь все такие. Одно лишь то, что тебя пригласили сюда на экзамен, означает, что ты самый умный у себя в школе, включая учителей. Каждый здесь — самая смышленая обезьянка на своем личном дереве, но отныне дерево у нас общее, кокосов на всех не хватает. Для новичков это шок. Впервые в жизни ты будешь иметь дело с равными и даже с теми, кто умнее тебя. Тебе это не понравится, будь уверен. Не думай также, что на уроках мы просто машем волшебными палочками и выкрикиваем что-то на кухонной латыни. Есть объективные причины на то, что большинству людей магия недоступна.

— Это какие же?

— Во-первых, — Элиот загнул длинный, тонкий указательный палец, — они недостаточно умны, чтобы справиться с необходимым объемом работы. Во-вторых, недостаточно одержимы и слишком довольны жизнью. В-третьих, им недостает наставничества, которое обеспечивает нам Брекбиллсский колледж Магической Педагогики. В-четвертых, у них отсутствует жилка, поставляющая магическую энергию. Наконец, в-пятых, — он загнул большой палец, — некоторые особи, у которых все это в наличии, тем не менее неспособны стать магами. Никто не знает, почему это так. Они произносят слова, размахивают руками, но ничего не случается. Нам повезло: у нас имеется все, что нужно.

— Не знаю, есть ли у меня эта самая жилка.

— Я тоже не знаю, но это не самое главное.

Когда они пошли по прямой, как стрела, аллее обратно к лугу, Элиот опять закурил.

— Ты извини, — сказал Квентин, — но, может, у тебя есть какой-то волшебный прием, чтобы дымить без вреда для здоровья?

— Как это мило. Каждые две недели, незадолго до полнолуния, я приношу в жертву одну школьную девственницу. Для этого мне служит серебряный скальпель, выкованный альбиносом-швейцарцем — тоже девственником, конечно. Замечательно прочищает легкие.

После этого они стали часто встречаться. Однажды Элиот весь день учил Квентина ориентироваться в лабиринте, отделяющем Дом, «как мы его называем», от большого луга. Последний официально именовался Лугом Моргилла в честь декана, который засеял его в восемнадцатом веке, но «все» называли его Морем или Могилой. Каждый из шести фонтанов, раскиданных по Лабиринту (с большой буквы), тоже носил имя одного из покойных деканов плюс кличку, присвоенную ему коллективным студенческим творчеством. Образующие Лабиринт зеленые стенки были выстрижены в форме неповоротливых тяжелых зверей — медведей, слонов и других, не столь легко узнаваемых. Они медленно, почти незаметно перемещались с места на место, как бегемоты в африканской реке.

В последний день перед началом занятий Элиот привел Квентина к выходящему на Гудзон фасаду Дома. Между рекой и передней террасой росли платаны, широкие каменные ступени вели к викторианской лодочной пристани. Приятели тут же решили покататься на лодке, хотя грести не умел ни один. Что такое гребля для двух подающих надежды магов, заметил Элиот.

Пыхтя и переругиваясь, они сняли с подставки длинный четырехвесельный ялик — легкий, как пустой стручок, опутанный паутиной, благоухающий лаком. Они даже умудрились спустить его на воду, ничего себе не повредив и недостаточно обозлившись друг на друга, чтобы бросить все это дело. После нескольких попыток они развернули лодку в нужную сторону и поплыли. Их ничуть не смущало то, что спортивная подготовка Квентина оставляла желать много лучшего, а совсем безнадежный Элиот еще и курил.

Примерно через полмили вверх по течению вокруг сделалось не по-летнему серо и холодно. Шквал, подумал Квентин — но Элиот объяснил, что они попросту вышли из зоны охранных чар и снова попали в ноябрь. Минут двадцать они болтались на веслах вверх-вниз, наблюдая, как небо меняет цвет и температура то падает, то опять поднимается.

Быстро устав, на обратном пути они просто дрейфовали вместе с течением. Элиот лежал на дне лодки, курил и разглагольствовал. Его манеры всегда заставляли Квентина предполагать, что он происходит из манхэттенской знати, но Элиот, как выяснилось теперь, вырос в восточном Орегоне, на ферме.

— Родителям платят за то, чтобы они не сажали сою, — рассказывал он. — У меня трое братьев, все старшие. Великолепные экземпляры — добродушные атлеты с толстенными шеями. Пьют пиво «Шлиц» и жалеют меня. Отец не может понять, в чем дело: думает, что перед моим зачатием перебрал с жевательным табаком, вот я и получился такой. — Элиот сунул окурок в стеклянную пепельницу, висящую на борту, и опять закурил. — Они полагают, что я учусь в специальной школе для компьютерных маньяков и гомиков — потому я и не езжу домой на каникулы. Генри все равно. Я не был дома с тех пор, как сюда поступил. Ты, наверно, тоже жалеешь меня? — Халат, надетый поверх брюк и рубашки, придавал Элиоту томный аристократический вид. — Не надо. Мне здесь хорошо. Некоторым, чтобы осуществить задуманное, требуется семья, и ничего плохого я в этом не вижу — но есть и другие пути.