Читать книгу "Что это значит: быть собой? - Дженни С. Мэнсон"

Мои родители надеялись, что я поступлю в университет. Сами они учились, остальные собираются, так что, возможно, поступлю и я. Летом, когда мне надо было сдавать экзамены, я подхватил моноцитарную ангину, завалил экзамен и с трудом попал в университет на следующий год – только благодаря великодушному письму из школы.

Никки отправилась учиться в университет и в какие-то выходные приехала повидаться со мной. Я сообщил ей, что меня привлекают другие девушки, и когда я произнес эти слова, мне показалось, что меня как будто обволокла черная пелена. Я находился в состоянии паники. Я навестил ее в Шеффилде две недели спустя, где мы и расстались. Я начал пить в одиночестве и писать стихи. Все еще живя дома, я ощущал, как преклонный возраст моего отца просачивается в меня. Мне следовало уехать, но у меня не было внутренних сил. Я улетел в Израиль и навестил там дальних родственников. Я написал стихотворение под названием «Урод». За границей я чувствовал себя как-то странно, но не мог понять почему. Идея этой поездки принадлежала не мне. Когда я вернулся, я рассказал всем, что прекрасно провел время, хотя это и не было правдой. Я врал всем, включая себя самого. С приближением дня моего отъезда в университет я становился все более напуганным, скованным и суровым. Я замкнулся и был не способен должным образом общаться с кем бы то ни было, хотя и делал вид, что все в порядке. Накануне отъезда я десять часов играл на гитаре. В тот вечер я встретился со своими друзьями в пабе. Они пришли к моему дому, и у меня началась паника. Я попросил их уйти и закрыл дверь. Я понял, что никогда уже не буду прежним.

Если этот сборник представляет собой исследование сознания, то опыт переживания нервного срыва как нельзя лучше подходит для него, поскольку нервный срыв является болезнью сознания, медленной смертью, идущей изнутри. В своей книге «Губительная печаль» профессор Льюис Уолперт описывает собственную депрессию. Он начинает так: «Это был самый ужасный период моей жизни. Намного хуже, чем бессильное наблюдение за тем, как умирает от рака моя жена». У некоторых это может вызвать недоумение или даже беспокойство. Однако мне это кажется вполне понятной и даже обоснованной реакцией на ощущения, которые являются настолько ужасными, запредельными и непередаваемо странными, что по большому счету не поддаются точному описанию, и их истинную сущность невозможно передать тем, кто не испытывал ничего подобного. Во время нервного срыва я постоянно представлял, как теряю палец, кисть руки и даже всю руку только ради того, чтобы снова стать «нормальным» – на год, на месяц или хотя бы на неделю. Через какое-то время я забыл, что означает быть «нормальным». Возможно, я вообще никогда таковым не был.

День накануне отъезда в университет после я множество раз воспроизводил в своей памяти. Если бы я только мог тогда поговорить с мамой о том, что я чувствую. Если бы я только нашел в себе силы сказать: «Нет, я не поеду». Когда я проснулся следующим утром, какое-то мгновение я чувствовал себя нормально, но только для того, чтобы «это» захлестнуло меня снова. Внешне я казался самим собой, может, чуть более нервным, но внутри я был совершенно не похожим на человека, которым я являлся всего час назад. Интуитивно я понимал, что со мной произошли какие-то кардинальные перемены, однако я не мог понять, какие именно. Я знал только, что не могу объяснить это ни родителям, ни кому-то еще. Мне было очень стыдно за свои чувства.

Приехав в университет, я попрощался с родителями, распаковал вещи, сложил стопкой диски и включил музыку. Со стороны все эти действия казались абсолютно нормальными, но я проделал их абсолютно механически. Что-то чужеродное находилось у меня внутри, какое-то невидимое пагубное существо. Ели бы я только мог добраться до него, изолировать и вытащить наружу, я бы почувствовал себя хорошо. У меня все в порядке, за исключением этого существа. Мне надо только узнать, что со мной происходит. Просто дать этому название. Я должен знать!

Я пробрался в магазин медицинской литературы и украдкой читал про панику:

«Для того чтобы избавиться от панической атаки, требуется два или три месяца».

«Два или три месяца? Невозможно представить, что я вылечусь за это время. У меня так не получится. Так я себя сейчас чувствую. Что бы ни писали в книге, мне просто не верится, что я когда-нибудь от этого избавлюсь».

То, что означало для меня быть собой в то время, вызывало тревогу: я был обеспокоенным, совершенно растерянным, опечаленным, находился в состоянии паники и шока. Чтобы избежать неприятностей, я скрывал все это, на автопилоте продолжая шутить. Моя жизнь полыхала в огне, ситуация казалась безнадежной, неразрешимой и невыносимой. С тех пор как я пережил свою первую паническую атаку, мой разум продолжал мчаться по кругу в поисках ответа, бесконечно повторяя один и тот же маршрут. Однако в то же самое время я не мог думать ни о чем другом. И я непрерывно думал.

В связи с тем, что нервный срыв затягивался, первые несколько недель в университете были похожи на ад. По утрам я лежал в кровати, терзая себя тревожными мыслями настолько сильно, что через несколько минут меня начинало тошнить и приходилось бежать в ванную. У меня совершенно пропал аппетит, кушать я мог только в тех случаях, когда принимал алкоголь. Только с помощью алкоголя я мог освободиться от самого себя, затуманить сознание и ослабить беспокойство. Выпивка была главным способом, который помогал мне пробиться сквозь слои страха и вспомнить, каким человеком я был раньше. Каждая клеточка моего тела пронзительно кричала. Нервные окончания кожи в районе живота стали особенно чувствительными – настолько чувствительными, что мой живот стал слишком уязвимым и чутким, чтобы терпеть прикосновения к нему одежды. В общежитии значительную часть времени я держал руку между футболкой и пылающей кожей. Я курил наркотики, потому что другие так поступали. Из-за этого возникло несколько панических атак, некоторые длились часами. Я сходил к врачу и начал принимать антидепрессанты. Все это время я безвылазно находился в университете, в том месте, которое вызывало во мне все эти чувства, хотя теперь меня мало интересовал внешний мир. Водоворот находится внутри, а не снаружи.

Компания и алкоголь стали моими единственными способами укрыться от действительности. В пабе я находил самую комфортную для себя атмосферу, однако посещение ванной неизменно проходило по привычному распорядку:

«Как я выгляжу? Замечают ли люди, насколько я нездоров? Могут ли они подумать, что я безнадежен? Должно быть, могут. Они наверняка видят это в моих глазах. Даже я вижу это в своих глазах. Может быть, мне следует носить темные очки? Возможно, мне надо сделать пластическую операцию, чтобы поднять кверху уголки губ, тогда мне не придется мучиться и прикидываться все время счастливым? Никто не должен знать, что я испытываю что-то, кроме счастья».

Наверное, единственным, что осталось во мне в целости и сохранности, было мое чувство юмора. Появившись у меня самопроизвольно, лишь оно одно помогало мне общаться с миром и в то же время держаться от него на расстоянии.

Как-то утром во время второго года обучения я проснулся неподвижным и не мог пошевелиться. В конце концов я кое-как поднялся. Я выдумал историю о больном дедушке и уехал. Оказавшись дома, я рассказал все отцу. Он был подавлен и растерян. Неделю спустя, немного придя в себя, я вернулся обратно. Значительную часть своей учебы в университете я был подвержен бесконечным колебаниям, переходя от одного страха к другому. Я поочередно боялся то толпы, то нахождения с кем-то наедине, то румянца от смущения на семинаре, то рвоты во время лекций, то излишней потливости… Так или иначе, я стал посещать психолога в студенческом городке. Каким-то образом мне все-таки удалось окончить университет, хотя я так и не получил внятного представления о «профессии». «Как я могу? – говорил я себе. – Я буду продолжать видеться с друзьями, и это все, чем я могу заниматься». По правде говоря, мой разум всегда был парализован страхом, я был слишком напуган, чтобы думать о будущем. Мое беспокойство было связано с боязнью развития. Моя болезнь заключалась в том, что меня насильно толкали в будущее, а у меня не было сил с этим справиться. Ход времени вызывал во мне болезненные ощущения. Я хотел, чтобы оно остановилось или повернуло вспять.