Читать книгу "Небесный Стокгольм - Олег Нестеров"

– Давайте-ка посмотрим, что нам Филиппыч дал, – предложил Петя.

Отец с сыном у Мавзолея. «Что это такое?» – «Это могила Ленина». – «А что такое Ленин?» – «Ленин – это наша могила».

– Каменный век, – фыркнул Антон.

Воспитательница, увидев перебежавшего дорогу зайца: «Кто это, дети?» Дети молчат. «Ну, о ком мы столько песенок пели?» Дети (хором): «Дедушка Ленин!»

– А мне этот нравится, – улыбнулся Кира.

«Мужики, я вчера в бане Ленина видел». – «Голого?» – «Ну а как еще в бане моются». – «И какой у него?» – «Да как у всех. Но как-то проще, человечней».

– И что, нам скатываться до этого уровня? Я ничего не понимаю, – сказал Петя.

– Мне кажется, перед нами нет задачи сделать Ленина героем анекдотов, – начал рассуждать Кира. – Это могут быть еще какие-нибудь герои революции.

– Но настоящих-то трогать нельзя. А ненастоящие никому не нужны.

– Пустить по ложному следу.

– Все очень туманно, Кира.

– И еще хорошо бы придумывать истории про одного персонажа. Серийный герой. Он потом сам на себя ситуации наводить начнет.

В пирожковой появился Мухин, его нейлоновый чехол сразу привлек внимание студенток. Одет он был, как всегда, франтово, причем на этот раз на нем были явно заграничные вещи. А еще у него почему-то были набиты каблуки.

Он передал Антону какой-то сверток:

– Все как она просила.

– Ну как ГДР?

– Да нормально. Домики и дворики – все аккуратненькое, в магазинах все разложено.

– Где играли?

– В основном по воинским частям. Каждый вечер – банкет. Вишневым вареньем спирт разведешь – и вперед.

– А в Берлине был?

– Был. Деревня-деревней. Стоит еще полуразрушенный. Ходили там пиво пить. Немцы на нас глазели, шнапсом угощали. Про войну – ни слова. Боятся.

– Что-нибудь привез?

– Да струны купил первым делом, сто комплектов. Мне же на гитаре всю жизнь играть. – Он достал из футляра пакет, на нем была нарисована золотая лисичка. – Еще себе шпалеру купил.

– Зачем тебе шпалера, Мухин? – удивился Кира.

– Дом холодный, пусть на стене висит. Еще купил бабушке подарок, привез, а она тут умерла… Хорошая была, добрая. Помню из бани придет, сядет с подругами своими, а я им четвертинку водки из магазина несу. Очень меня любила.

Мухин сходил за пирожками.

– А зачем каблуки-то набил? Чечетку теперь бьешь?

– Я и чечетку могу. Знаешь, кто у меня учителя были? Воры.

– Ты и в тюрьме сидел? – удивился Петя.

– Война только-только кончилась, во дворе компания появилась. Парни на рынках щипали, а девки краденое сбывали. Вечерами выпивали и пели, а я им подыгрывал. Так и выучил их песни – и воровские, и цыганские. Они между собой иногда по-цыгански говорили, хотя все русские были. В тюрьме, может, научились… Вот я с ними язык и освоил. Ну и чечетку.

– Ну а каблуки-то зачем набил?

– Да Капа попросила. Не нравлюсь я ей, у нее все высокие на сцене, и сама она будь здоров, а я один вот такой. Говорит мне: «Ты, Мухин, рост талантом перебил».

Антон развернул сверток. Там оказалась очень красивая ткань.

– А у нас с Верой, похоже, не получается с венчанием, – вдруг сказал он.

– Вы расстаетесь? Сдурел? – удивился Мухин.

– Да нет, просто в ЗАГСе распишемся. С этого года, оказывается, все записи из церковных книг регистрируются и отправляются по месту работы. Будут неприятности – и у нее, и у меня. Она злится, очень этого хотела.

Помолчали.

– А я у Гагарина на балконе спал, – задумчиво сказал Мухин.

– Ну вот, опять…

– Да он обыкновенный парень, какая мне разница, летал – не летал. – Мухин крутанул пустой стакан на столе. – Недавно позвали выступать в Звездный городок. Начало в девять вечера, речи сплошные, руководство Звездного, правительство – короче, бодяга, как обычно. Закончилось все часов в двенадцать. Капу в Москву на машине повезли, а мы с Выставкиным пошли к Гагарину домой: он пригласил. Ну, выпили еще, а у него квартира однокомнатная, он с женой, куда нам деваться-то? Мы на балкон, залезли в спальные мешки, хотя февраль, дубняк. Ну ничего, проспались, протрезвели. Утром он нас в Москву на своей «Волге» отвез.

– Эх, Мухин, сделать бы тебя героем анекдотов, – вздохнул Кира. – Жалко, ты в революцию не жил.

* * *

Прошел месяц.

Петя иногда встречался Катей, их друг к другу явно тянуло, вместе им было хорошо. Он не торопился в нее влюбляться, но их общение вошло у него в привычку и даже в потребность. Петя ей рассказывал свои новости, Катя все больше молчала, но ему казалось, что она его понимает. У нее явно была какая-то своя история, часть жизни, которую он не знал и куда она не хотела его пока пускать.

С текущими задачами «полосатики» справлялись, но новый проект никак не шел. Концы с концами не сходились. Пете герои-революционеры уже снились, дошло до того, что в троллейбусе ему стало интересней не читать «Советский спорт», а без конца разгадывать неподдающуюся головоломку, которая напоминала петлю Мёбиуса. Выигрывая в одном, неизбежно терялось в другом.

Чем больше они думали, тем дальше их относило от цели. Да еще и текучка никак не давала погрузиться на глубину. Давно исчезла легкость, ушел кураж, в конце концов их ежедневные совместные искания превратились в муку. Было ясно, что они зашли в тупик, выхода нет и не планируется. Нужно было найти мужество, пойти к Филиппычу и честно ему в этом признаться.

* * *

В конце концов он их вызвал сам. Сдаваться было страшно.

– Мы пока в работе, – честно сказал Антон.

– Когда будете готовы?

Антон бросил взгляд на товарищей:

– Нужен еще месяц.

Филиппыч покачал головой и посмотрел на них с сомнением:

– Ну что, будете яйца нести или пора под нож?

– Мы бы выбрали яйца, – сказал Кира, помолчав.

– Ну так несите. – Голос Филиппыча вдруг изменился, стал тихим и ровным. – Вы что, с пустыми руками ко мне пришли?

Непонятно, что произошло, но коленки стали ватными.

– Нам нужно кое-что доделать, – неожиданно сказал Антон. – Почти все готово. Просто не хотелось показывать полуфабрикат.

– Детский сад, – вздохнул Филиппыч. – Доделаете к понедельнику. Жду вас в двенадцать. Иначе пойдете к Николаю Николаевичу.

* * *

Белка достала пригласительные на выставку художников-модернистов, куда ломилась вся Москва. В газетах про нее не писали, поэтому ломились с удвоенной силой.