Читать книгу "Роль грешницы на бис - Татьяна Гармаш-Роффе"

– Он заводил с ними отношения? Или восхищался на расстоянии?

– Понятия не имею. Во всех случаях кого это теперь интересует? Они уже состарились, а то и умерли – все его бывшие пассии, звезды и незвезды, любовницы или просто предметы его обожания… Не думаете же вы, в самом деле, что брошенные им любовницы сговорились ему отомстить за ветреность тридцать лет спустя?

Кис так не думал и потому решил, что разговор пора заканчивать.

Никаких вещей бывшего мужа у «просто Марии» не сохранилось, а на загадочную открытку с текстом «Ты мразь!» она взглянула удивленно и покачала головой: нет, не имеет она ни малейшего представления, кому могло быть предназначено подобное послание.

– Но почерк Германа, да… Он горячий был мужик, вспыльчивый. Хотя отходчивый. Мало ли какие с кем счеты могли у него случиться, написал сгоряча, потом охолонул и не отправил. Ох, не завидую я вам, Алексей Андреевич, если всех перебрать, с кем он ругался, так на «Войну и мир» потянет!

* * *

Алексей Андреевич и сам себе не завидовал. И в хмуром настроении отправился в хмурый Питер.

Покойный генерал в отставке Зайков был вдовцом, и разговор предстоял с его взрослой дочерью. Сухая, скуластая, высокая женщина за сорок встретила его неприветливо, представилась Еленой Тимофеевной, отвечала короткими фразами. Каждую подробность приходилось мучительно из нее вытягивать, выдерживая настороженный взгляд серых со стальным отсветом глаз.

Завещание? Не знает, после похорон нотариус сообщит. Разрешение на похороны пока не получено, хотя непонятно, что следствие надеется еще накопать, когда причина смерти уже установлена. Но по закону все отойдет ей и брату.

Знакомство с другими жертвами? У отца была всегда своя жизнь, он в ней ни перед кем не отчитывался, и когда дети маленькими были, и когда выросли.

Прошлое? О чем речь? Ах, московский период жизни отца? Не помнит, маленькая была. Отношения с отцом? Нормальные. Близки не были, но и проблем не водилось. С мамой? Да так же, как и с детьми: близки не были, но без…

– Как же так, – не выдержал Кис, – ваш отец прожил долгую жизнь, до семидесяти семи лет, а вам, его дочери, и вспомнить нечего?

– Долгую – да, – поджала губы генеральская дочь. – Но отдельную от семьи.

– У него была другая женщина? Или нужно поставить множественное число?

Елена Тимофеевна процедила «понятия не имею» таким тоном, как будто хотела сказать «не ваше дело».

М-да, вот и работай в таких условиях… С горя Кис попросил показать фотографии.

– Вот на этой полке альбомы, смотрите. С собой нельзя, только здесь и при мне.

Что верно, то верно – генерал обладал тем лицом, которое называется «каменным». Холодные, со стальным отливом, как у его дочери, глаза не выражали ничего, и даже перед объективом его губы не дрогнули в приличествующей случаю улыбке. Ни на одной из фотографий эта маска не менялась, будь то семейный интерьер или официальные, наподобие депутатских и банкирских, снимки.

Генеральская дочь стояла посреди комнаты – просто стояла и ждала, когда детектив закончит просмотр. Грубо говоря, она его выдавливала из квартиры, всем своим видом показывая, что ее любезности (если можно так выразиться, конечно) есть предел.

Кис, со вздохом отложив альбомы, поинтересовался личными архивами.

– Что вы имеете в виду под словом «личные»? Разумеется, ничего нет! Письма он ненавидел писать, да и писал не очень грамотно, стеснялся. Кроме того, я совсем не считаю, что у него могла быть какая-то иная, отдельная от семьи, личная жизнь! Вы сделали неправильный вывод из моих слов: я сказала, что отец был очень скрытным человеком, но это не значит, что ему было что скрывать! Он просто… Он был человеком без эмоций, вот и все.

На этих словах Елена Тимофеевна поперхнулась, словно они с трудом пролезли через горло, как-то странно затопталась на месте, закрутилась, как будто решила переменить положение и наконец сесть, но не нашла, куда именно. В результате она так и осталась напряженно стоять посреди комнаты, сложив руки на груди.

– Его отдельная жизнь, – продолжала она, и голос ее звучал сухо и резко, будто удары палки, которыми она желала выгнать детектива… Или – боль из собственной души? – Слова «отдельная жизнь» просто означают, что он не разделял жизни семьи. Из чего не следует, что была другая жизнь… Он не интересовался детьми, он не интересовался женой, – голос ее откровенно надломился, – он всегда был сам по себе. А семья всегда была к его услугам, в состоянии боевой готовности окружить заботой или отчитаться в хороших отметках. Отец не был к нам привязан, он никого никогда не любил. Он просто не знал, что это за чувство такое – любовь…

У нее задрожал подбородок, но она быстро справилась с собой и холодно поинтересовалась, закончил ли детектив со своими расспросами. И, если да, она бы предпочла заняться своими делами.

Покидая квартиру на Васильевском, Кис был уверен, что, как только за ним закроется входная дверь, Елена Тимофеевна упадет на старый диван и зайдется в горьком и злом плаче, которому не будет ни одного свидетеля: она умела, как ее отец, быть скрытной. И наверняка все вокруг считали генеральскую дочь женщиной без эмоций… Достойной дочерью своего отца.

Кис подозревал, что если бы ему дали как следует покопаться в этой квартире, то он мог бы найти немало интересных вещей. В конце концов, генерал давно жил один, о смерти не помышлял и вполне мог хранить в укромном местечке какие-то сувениры из прошлого.

Ну да, «съесть-то он съесть, да хто ж ему дасть?» – как говорилось в старом анекдоте. А достойная дочь своего отца, Елена Тимофеевна, если уж что-то и найдет (или уже нашла?) в отцовских бумагах, то ни в жисть не скажет…

Оставалась последняя и весьма слабая надежда: на уральского директора. Если и он подведет, то придется детективу Алексею Кисанову всенародно расписаться в своей беспомощности.

Ох, Александра, ну и удружила!..

* * *

Даже самая хилая надежда, как известно, умирает последней, и, заметим, совершенно правильно делает: так-таки порадовал его покойный заводчик, порадовал!

А точнее, вдова его, Марфа Петровна, которую Кис нашел на даче (уместнее сказать – в имении), где она обитала постоянно, зимой и летом. Даже подготовка к похоронам (у которых, впрочем, еще не было даты) не вытребовала ее в город: «Да что мне там делать, там весь завод этим занимается и все областное начальство…»

Родом из деревни, она сохранила любовь к сельской жизни, несмотря на все блага городской цивилизации, предоставленные ей супругом. Дети, внуки, огород, варенья, соленья – это было куда более насущным и живым занятием, чем продумывание надписей на венках. Крупная, седая, жилистая, с тяжелыми венозными ногами, Марфа Петровна застенчиво прятала большие работящие руки под передник и добродушно объясняла, что всю жизнь детьми была занята, потом внуками, а что там у мужа за дела, не интересовалась, ей не понять, не по уму. Москву ох как не любила, несмотря на весь комфорт и престиж столичной жизни, и была страшно рада покинуть столицу… Если ей с супругом и приходилось куда выходить «на мероприятия», то изредка, когда уж совсем никак, когда с супругой положено, а для нее это сущее наказание было, так что он все больше один ходил… А уж что он там, с кем он там общался-встречался… Уж небось с кем нужно!