Читать книгу "Багровый молот - Алекс Брандт"

Викарий жаждет моей смерти, хочет в один прекрасный день переступить через мой ободранный труп. Но я не отступлю. Насколько мне известно, разбор ходатайства поручен сенатору Шлейму. Это позволяет надеяться, что документ хотя бы прочитают и задумаются над его содержанием. Вольфганг Шлейм — здравомыслящий человек и не принадлежит к лагерю сторонников Фёрнера.

Катарина, я чувствую, что устал. Мои позиции в Сенате никогда не были достаточно прочными. Всегда приходилось договариваться с мерзавцами, уступать подлецам, подлаживаться под негодяев, да и самому совершать такое, чего постыдился бы иной негодяй. Такова природа власти. Если хочешь чего-то добиться, ты должен обманывать, вводить в заблуждение, кивать и соглашаться, когда сердце кричит от боли, улыбаться в лицо тому, в кого с удовольствием всадил бы по рукоятку нож. Я соглашался со смертными приговорами. Я убеждал князя-епископа в необходимости вступить в войну. Я выгнал со службы чиновников, в которых подозревал своих недоброжелателей. После того как курфюрст Максимилиан утопил в крови восстание в Верхней Австрии[16], я при встрече восхитился его мужеством и решительностью. Я садился за переговорный стол с людьми, которых, будь моя воля, никогда не пустил бы к себе на порог.

Я не оправдываю себя и не кляну. Я совершил много дурного. Но знаю, что без этого не смог бы сделать ничего хорошего. Все эти интриги, маневры, все эти гимнастические упражнения, которые я проделывал за последние семь лет, имели своей целью только одно: защитить Бамберг и укрепить власть его правителя. Бамберг — не торговая республика, не город, которым могут управлять несколько патрицианских фамилий. Это богатое княжество, и единая, сильная власть должна стягивать его так же крепко, как железные обручи стягивают пузатую винную бочку. Процессы над ведьмами наносят этой власти огромный урон. Бамберг может жить в мире лишь до тех пор, пока мы полезны кайзеру и Баварии, до тех пор, пока мы можем лавировать между ними. Мы что-то вроде маленькой лоцманской лодки, которая прокладывает курс для больших кораблей: стоит нам замешкаться, стоит неправильно повернуть руль — и большие фрегаты раздавят нас своими бортами. Ведовские процессы бросают на Бамберг тень. Я знаю, что эти процессы уже вызвали недовольство Его Святейшества папы Урбана[17], хотя Святой Престол прежде закрывал глаза на подобные вещи. Курфюрст Максимилиан, который всегда был ревностным гонителем колдовства, сейчас гораздо больше заинтересован в прочности католического лагеря, в успехах армии Лиги. Игры с огнем и живыми людьми для него теперь досадная, раздражающая помеха.

Но не будем уходить в сторону. Последнее, о чем я хотел написать тебе, — Урсула.

Я стал тем, кем стал благодаря умению понимать людей, читать их молчание, ложь, их улыбки и взгляды. Морщины на их лицах для меня то же, что строчки письма. Но то, что происходит в душе Урсулы, — этого я понять не могу. Я не понимаю, о чем она думает, что наполняет ее сердце. Благородство? Высокомерие? Желание опекать? Несколько раз я замечал, как меняется ее взгляд — в одно мгновение делается презрительным и холодным, как будто вода в ее глазах замерзает и превращается в лед.

Я хорошо помню гороскоп, составленный при ее рождении. «Солнце в первом доме. Сила, уверенность, власть. Мир будет вращаться вокруг нее, но гордый нрав принесет беду».

Катарина, я никогда не верил всем этим предсказаниям. Говорят, что Валленштайн, новый имперский главнокомандующий, держит при себе личного астролога и не предпринимает ничего важного без его советов. На мой взгляд, все это — суеверная чушь. Разумный и образованный человек не может верить в то, что его судьба определяется не собственными поступками, не волей Творца, а всего лишь расположением небесных светил. Я бы не разрешил составлять гороскоп для Урсулы, если бы не настояние моей матушки, да покоится она с миром. И, уж конечно, я был далек от того, чтобы придавать хоть какое-то значение словам, что написала гадалка. Но сейчас эти слова не идут из моей головы.

С самого рождения Урсула была моей гордостью. Я любовался ею. Ее смех, ее маленький лоб, ее первые шаги, ее удивленные слезы… Самое прекрасное и хрупкое создание из всех, что живут на земле. Я видел, как из крохотного младенца вырастает веселая и смелая девочка. Как девочка превращается в красивую девушку — девушку с рыжими волосами и глазами цвета озерной воды. Адам, Вейнтлетт, Карл-Леонард, Даниэль — я любил и люблю их всех. Но только в Урсуле я всегда видел продолжение самого себя. Адам, как ни печально, сильно уступает ей и характером, и умом. Он — большой ребенок; не знаю, сможет ли он когда-нибудь повзрослеть. Что касается Урсулы… Будь она мужчиной, то не сомневаюсь, что однажды среди фамилий высших имперских сановников мы увидели бы фамилию Хаан. Но женщина, обладающая амбициями и незаурядным умом, может чего-то достичь в этой жизни лишь посредством замужества. Удачного замужества.

Брак Урсулы укрепит положение рода Хаан, позволит сохранить и приумножить то, чем мы обладаем сейчас. Во все времена могущественные семейства заключали союзы посредством женитьбы своих детей. Знаю, ты бы хотела, чтобы Урсула сделалась женой молодого Альфреда Юниуса. Не стану спорить, Альфред был бы неплохой партией для нее. Они во многом похожи: независимый нрав, благородство, презрение к глупости… И все же в Альфреде есть что-то, что заставляет меня сомневаться в нем, относиться с опаской.

Впрочем, все это не более чем планы на будущее. Я не приму решения о замужестве Урсулы без твоего ведома и совета. И уж конечно, мне придется заручиться согласием самой Урсулы. К великому сожалению, она способна поступать наперекор исключительно из упрямства, нежелания подчиниться мудрости старших. Она не потерпит, чтобы ее судьбу решали за ее спиной.

Ее дерзость, неумение различать людей и придерживать, когда требуется, свой острый язык — вот что беспокоит меня больше всего. На прошлой неделе мы с ней серьезно повздорили. Бамбергский магистрат — по моему настоянию — выгнал за пределы города всех бродяг, не имеющих в городе жилья или поденной работы. Урсула узнала об этом. Видела бы ты, каким гневом сверкали в то утро ее глаза! Это было не возмущение, не обида, не недовольство, а именно гнев. Можешь себе представить? Она смотрела на меня так, как особа королевской крови смотрит на проштрафившегося придворного. Какая наглость, какое неуважение к собственному отцу! Иногда мне кажется, что она просто-напросто не понимает, кто я такой. Не понимает, что в подобном тоне со мной вправе разговаривать лишь те, кто носит на плечах горностаевую мантию и корону имперского князя.

Вначале я пытался держать себя в руках, пытался объяснить ей: в городе неспокойно. Неурожай, выросли цены на хлеб, у границ княжества рыскают жадные отряды наемников, за которыми нужно следить в оба глаза. Толпы бродяг, что стекаются в Бамберг, — это угроза общественному спокойствию. Угроза беспорядков, воровства, грабежей, заразных болезней. Чтобы противостоять этому, необходимо временное — подчеркну: временное! — ужесточение правил. В конце концов, когда человека валит с ног лихорадка, доктора прописывают ему кровопускания вместо веселой попойки и дурно пахнущие порошки вместо свиных отбивных. Разве они не ограничивают свободы больного ради его же блага, ради того, чтобы его тело окрепло и через время вернуло себе прежнюю силу? К тому же магистрат постановил, что каждое воскресенье у городских ворот будет производиться бесплатная раздача хлеба и горячей похлебки всем, кто в этом нуждается.