Читать книгу "Русский диверсант - Сергей Михеенков"

— Когда обращаешься к ним с предложением вступить в русское формирование на стороне вермахта, из строя выходят, как правило, люди совершенно определенного сорта. Иногда — такие хари… И работать приходится именно с ними. И они потом задают тон в подразделении. Волевые, наглые, эгоистичные, без предрассудков. Абсолютно свободные от условностей десяти заповедей.

Однажды Зимин спросил:

— Георгий, все забываю тебя спросить, помнишь, ты часто вспоминал о какой-то родственнице, не то племяннице, не то троюродной сестре? Она была отправлена из Новороссийска еще весной того же двадцатого. Что с ней? Ты разыскал ее? Она жива?

— Нет, я не нашел ее.

— Жаль, жаль. — Он похлопал его по плечу. — Но это ничего не значит. Она наверняка жива. И ждет тебя. — И Зимин улыбнулся.

Радовский молча кивнул.

— А не навестить ли нам девочек, дружище? — предложил вдруг Зимин. — Чтобы тебе через эдак пару месяцев, когда будешь колесить со своими молодцами по деревням где-нибудь в окрестностях Вязьмы или Спас-Деменска в поисках партизан, было что вспомнить. Хоть что-то приятное. Не один треп подвыпивших чудаков, которые все еще не избавились от величайшей иллюзии — великой и неделимой…

— За эту иллюзию стоит умереть.

— Умереть? — Зимин посмотрел в глаза Радовскому. — Без этой иллюзии трудно жить. Но умирать за нее… Подождем умирать, дружище.

В тот же вечер они пустились в недолгое пешее путешествие по одной из центральных улиц города. Пройдя несколько кварталов, свернули в темный переулок и вскоре оказались перед парадным небольшого двухэтажного дома, отремонтированного, как видно, совсем недавно.

— Заведение фрау Эльзы. Только для офицеров. Первоклассный товар. Никакого сравнения со шлюхами грязных тараканников Константинополя. Помнишь? Клиенты стояли в очередь. Особенно к русским дамам. Турки, французские матросы, греки, итальянцы, евреи, армяне, сирийцы. Дамы не успевали сделать после очередного клиента самое необходимое… Дикие драки в очереди к какой-нибудь мадам Тане. Что молчишь, Георгий? Ты ведь все помнишь. Такое не забывается.

— Мы были молоды, Вадим, и это нам помогло многое пережить. В том числе и тот ужас. Который, кстати, пережили не все. Особенно те, у кого на родине остались семьи. А вот теперь мы уже не так молоды и выносливы.

— Да. Но попробуем пережить и это.

— А где желтый фонарь? — усмехнулся Радовский, указывая на белый фронтон парадного. Все же хотелось отвлечь и себя, и друга от мрачных мыслей.

— Война. Светомаскировка, — развел руками Зимин.

— Неужели большевики залетают и сюда?

— Залетают. Ты ни разу не попадал под их бомбежку?

— Попадал. И под налеты «петляковых» сталинских соколов, и под налеты «штук» соколов Геринга. Разница небольшая. Потери в личном составе примерно одинаковые.

Возле парадного они остановились и закурили. Торопиться было некуда. Хотелось еще поговорить. Вспоминали то Крым, то Кутепию, то скитания по «европам». Радовский снова подумал об Анне. И все-таки хорошо, что он отправил ее на тот глухой хутор. По крайней мере, если случится катастрофа, она останется в России. А после такой войны Россия, конечно же, будет другой. Большевики разрешили богослужения, говорят, вводят погоны. Интересно, какими будут офицерские погоны? Неужто золотыми? Очень может быть. И он, Радовский, без Анны наконец-то получил то, чего ему всегда не хватало, — свободу. Солдат на войне не должен быть связан ничем и никем, кроме приказов и командиров. Рано или поздно придется отступать. Быть может, бежать. А бежать вместе с Анной и ребенком… К тому же англичане вряд ли простят немцам все, что они натворили. И в Африке, и на островах. Союзники выпотрошат Германию до основания. Вытряхнут из нее все. Как солдаты вытряхивают «сидора» пленных…

Когда они уже поднимались по ступеням к высоким черным дверям, скудно освещенным тусклым светом, проникающим откуда-то сверху, из-под фронтона, их окликнули по-немецки. Это был ночной патруль. Зимин тут же отозвался, тоже по-немецки. Радовский вытащил свое офицерское удостоверение.

— Когда вы отбываете в свою часть, господин майор? — спросил его пожилой оберфельдфебель, внимательно изучая под лучом карманного фонарика документы Радовского.

— Через четыре дня, как сказано в командировочном удостоверении, господин оберфельдфебель, — ответил Радовский тем же спокойным тоном, каким был задан вопрос, и не удержался от короткого комментария: — Но это не имеет никакого значения, не так ли?

— Для вас — имеет, — услышал он тот же равнодушно-спокойный голос начальника патруля.

— И какое же?

— Вы отбываете на передовую?

— Да.

— Я был на передовой с июня по декабрь, пока не обморозил ноги под Медынью. Там, говорят, уже русские.

— Да, Медынь и Юхнов оставлены.

— Так вот пуля с той стороны прилетает всего за какие-то секунды. Хлоп — и в каске дырка. Так что советую вам задержаться здесь на эти несколько секунд, чтобы ваша пуля пролетела мимо.

Они рассмеялись. И немец, как бы между прочим, заметил:

— А вы разговариваете с акцентом. Как это понимать, господин майор?

— Господин оберфельдфебель, мой акцент очень легко объясним: я — русский.

— Ах вот как! Понятно. — И немец кивнул на дверь. — Впрочем, сюда действительно ходят в основном русские.

— И поэтому вы так пристально контролируете этот район? — вмешался в их беседу Зимин.

— Да, господин оберштурмфюрер. А ваш акцент почти незаметен. Всего вам доброго. Хайль Гитлер.

— Хайль, — ответили они патрулю.

И уже за дверью парадного Зимин вспомнил той же двадцатилетней давности историю, о которой знали все галлиполийцы и вся русская колония Константинополя:

— Помнишь, Георгий, когда мы пошли полным каре на комендатуру и разогнали сенегальцев?

Это случилось вскоре после того, как они обосновались в Галлиполи. Все войска, благополучно добравшиеся до турецкого берега, были сведены в 1-й русский армейский корпус под командованием генерала Кутепова. Галлиполи — маленький городок, вроде Юхнова, сильно к тому же разрушенный недавним землетрясением и артобстрелами англичан. Корпусу отвели небольшой участок земли вокруг старинной четырехугольной башни, оставшейся еще со времен генуэзцев. Говорят, в этой башне когда-то содержались пленные запорожские казаки, а потом солдаты русско-турецкой войны за освобождение Болгарии. Французы забрали у корпуса все: и корабли, и грузы, среди которых были тюки с продовольствием, ящики с боеприпасами, оружие. Взамен обязались поставлять корпусу необходимое и достаточное количество продовольствия. Но, вопреки договоренностям, поставки сокращали почти ежедневно. Приходилось искать средства для пропитания самим. Городок постепенно превратился в одну сплошную толкучку, где торговали буквально всем. Часы, обручальные кольца, револьверы, шинели обменивались на продукты. Все уходило по дешевке, за горсть фасоли отдавали мундир Дроздовского полка, за кисет табаку — серебряную ложку из фамильного сервиза. Порядок поддерживался благодаря строжайшей дисциплине. Иначе бы корпус превратился в неуправляемую орду, дикое, голодное, обозленное поражением стадо. Кутепов издал приказ, по которому запрещалось употребление бранных слов, но разрешил дуэли как способ разрешения конфликтов между офицерами. Однажды патруль сенегальских гвардейцев арестовал двух русских офицеров за то, что они, подвыпив на последние гроши, шли по базару и горланили: «Соловей, соловей — пташечка…» Патрулю офицеры не подчинились. Тогда их скрутили силой, избили прикладами. О происшествии тут же доложили в штаб корпуса. Начальник штаба генерал Штейфон тут же отправился к французскому коменданту и потребовал освобождения своих подчиненных. Комендант Галлиполи майор Валер категорически отверг требование русского генерала и вызвал караул. Тогда Штейфон, в свою очередь, вызвал две роты юнкеров Константиновского военного училища, к которым примкнули также многие офицеры. Роты построились в боевой порядок и двинулись на комендатуру. Сенегальцы разбежались. Бросили пулеметы и охраняемые помещения. После этого случая майор Валер больше не посылал свой патруль в город. Среди офицеров, присоединившихся к юнкерам-константиновцам, оказались и Радовский с Зиминым.