Читать книгу "Бесшабашный. Книга 3. Золотая пряжа - Корнелия Функе"

Тем не менее до сих пор все оставались живы.

Зачем же Фее понадобилось убивать ребенка, родившегося только благодаря ее колдовству?

– У вашего супруга много врагов. Может быть…

– Приведи ее, – повторила королева. – Она отняла у меня сына.

Гнев лишил Амалию разума. С ее матерью такого не случалось.

Доннерсмарк молча склонил голову и развернулся. «Приведи» – легко сказать. С тем же успехом королева могла велеть ему достать луну. Конечно, можно было собрать всю дворцовую стражу, но разве не явилось бы это лишним подтверждением бессилия королевской власти перед ее чарами?

Два солдата, которые привели к нему няньку, побледнели, услышав приказ.

Няньку заперли в ее каморке, однако страшная новость уже разнеслась по дворцу. На лицах всех, кого Доннерсмарк встречал в коридорах, отражался не только ужас, но и плохо скрываемое облегчение. Потому что принц Лунного Камня, хоть и имел лицо ангела, был существом странным: не то гоил, не то человек.

Был? Ты уже говоришь о нем в прошедшем времени, Лео Доннерсмарк?

Но он видел колыбель.

С тех пор как Амалия во всеуслышание объявила о своей беременности, Темная Фея жила в павильоне, который велел построить для нее Кмен в замковом саду, якобы по ее просьбе.

Он приставил своих гвардейцев охранять ее. Никто так и не понял от кого: от томимых страстью мужчин, попадавших под ее чары, стоило Фее мельком взглянуть на них из окна кареты; от приспешников ли свергнутой императрицы, исписавших стены городских домов призывами вроде «Смерть гоилам!» или «Долой Фею!»; или от анархистов, выдвигавших свой лозунг: «Смерть всем господам!»

«Чепуха! – гласили листовки, которые горожане подбирали утром на скамейках в парке и железнодорожных платформах. – Каменный король печется не о Фее! Он защищает от нее своих подданных». Никто не сомневался, в конце концов, что при помощи магии любовница Кмена сможет без труда защитить королевство от объединившихся армий Лотарингии и Альбиона.

Приведи ее.

Лишь только в зелени проглянул стеклянный фронтон павильона, в душе Доннерсмарка затеплилась последняя надежда: а вдруг Фея уехала. Она имела обыкновение время от времени покидать замок, иногда на несколько дней. Конюхи шептались, что лошади, везущие ее карету, – заколдованные жабы, а кучер – паук в человеческом обличье.

Надежды Доннерсмарка рухнули: она была дома. Если, конечно, действительно считала это место домом.

Гвардейцы Кмена пропустили Доннерсмарка без лишних слов. Два гоила: яшмовый и лунного камня. В отличие от Амалии Фея не требовала, чтобы ее охрана имела такую же кожу, как Кмен. Но сопровождающим королевского посланника солдатам преградили путь. Доннерсмарк не протестовал: если Фея вознамерится его убить, ни один человек на свете не сможет этому воспрепятствовать. До сих пор он видел ее только издали, одну или в сопровождении короля. На балах, дворцовых приемах, в последний раз – на празднике в честь рождения принца. Фея ничего не преподнесла младенцу: ее подарком была кожа, сохранившая принцу жизнь.

Она предстала перед ним одна, без слуг и горничных. От ее красоты у Доннерсмарка перехватило дыхание, как от внезапной боли. Полная противоположность детской миловидности Амалии. Неудивительно, ведь Фея никогда не была ребенком.

Стеклянная крыша павильона переливалась всеми цветами радуги. Так пожелала Фея, чтобы деревцам, которые она велела насадить между мраморными плитами пола, хватало солнца. Саженцам всего несколько недель, но они уже царапали прозрачный потолок, а покрытые цветами ветви заслоняли стены. И все вокруг нее росло и плодоносило, словно она была сама Жизнь. И ее платье казалось сшитым из листьев.

– Странный узор на вашей груди, – заметила Фея. – Олень уже зашевелился?

Она видела то, что скрыто от остальных. Ее тень на мраморных плитах была черной, как лесная почва близ домика деткоежки.

– Императрица желает вас видеть.

Напрасно Доннерсмарк приказывал себе не смотреть на нее, взгляд Феи приковывал, не давая опустить глаза.

– Зачем?

Почти звериным чутьем посланник почувствовал исходящий от нее гнев.

– Ребенок жив, передай ей. И скажи, что она умрет, как только его не станет. Я нашлю на нее моль, и гусеницы будут окукливаться под ее кожей. Ты понял? Слово в слово, и не торопись… Соображает она так же туго, как скоро гневается. Ступай!

Тени за деревьями зашевелились. За шелковым диваном, на котором, как говорили, Фея никогда не лежала, замелькали фигуры волков и единорогов. Зашипели змеи на коврах, которые Кмен нарочно для нее выписал из Нагпура. Они не предназначались для стен, построенных руками смертных. Но этот гнев означал боль, и ее боль тронула Доннерсмарка сильней, чем красота. Он застыл, не в силах сдвинуться с места, и только не мог взять в толк, что делал король в кукольной спальне Амалии, в то время как она ждала его здесь.

– Ну, что еще?

Теперь ее голос звучал мягче. Под ногами Доннерсмарка плиты пола проросли цветами.

Он развернулся.

– Приходи, когда олень оживет, – бросила она ему вслед. – Я научу тебя укрощать его.

Он почти не видел стражей, распахнувших перед ним двери.

Спотыкаясь и прижимая руку к изуродованной груди, Доннерсмарк вышел на широкий двор. Оба солдата посмотрели на него вопросительно. Доннерсмарк заметил мелькнувшее на их лицах облегчение от того, что он вернулся один.

Бессонница

Четыре утра. Лиса считала удары колокола церкви на рыночной площади. Она спала в комнате Джекоба, как и всегда в его отсутствие. Постель хранила его запах, или ей так только казалось. Вот уже несколько месяцев, как Джекоб уехал из Шванштайна. Последний пьяница вывалился на рыночную площадь прямо под ее окнами. Доносящиеся снизу звуки означали, что Венцель убирает со столов грязные стаканы. В соседней каморке кашлял во сне Ханута. Венцель говорил ей как-то, что старику нездоровится в последнее время, но того, кто скажет об этом Джекобу, Ханута собственноручно утопит в бочке с самым кислым вином. На его месте Джекоб сделал бы то же самое. Два сапога пара – и каждый изо всех сил старается не показывать, как много для него значит другой.

Но когда старик велел ей привести к нему Альму Шпитцвег, Лиска поняла, что дела его действительно плохи. Старый охотник за сокровищами на дух не выносил ведьм, ни темных, ни светлых. Они внушали ему страх, но он скорее отдал бы на отсечение оставшуюся руку, чем признался в этом. Однако что ему оставалось после того, как доктор из Виенны оказался бессилен, окончательно утвердив старика во мнении о бесполезности горожан?

Старая ведьма питала к Хануте ответную неприязнь и, вдобавок ко всему, до сих пор пеняла за то, что он обучил Джекоба своему разбойничьему ремеслу.