Читать книгу "Реквием по Наоману - Бениамин Таммуз"

Господа, друзья мои, я вам тут заявляю торжественно, что такая штука, коллективная жизнь, вообще не существует и не существовала никогда, это сказочки для дураков, для отвода глаз, чтоб разрушить и уничтожить наш класс, тех, кто обрабатывает землю. Нас и дело нашей жизни, страну эту, которую мы поливаем потом и кровью, возводя ее со времен нашей юности. Смотрите, я предупредил вас, и важно понять это вовремя.

И еще скажу вам, друзья мои, то, о чем я думал ночами, что не дает мне покоя. Этакая идея, что ли. Говорю я себе: ну что можно требовать от человека во плоти и крови? Требовать, чтоб не был бандитом, чтоб работал в поте лица своего, чтобы помогал бедным. Это, в общем-то, человек может выполнить, хотя и с большим трудом. Но прийти к человеку и сказать ему: слушай, друг, с этого дня будешь работать, но за это ничего не получать. Изойдешь потом день-деньской в поле, но вечером не вернешься в свой дом, чтобы получить миску любимого твоего супа, приготовленного умелыми руками жены, а пойдешь, как та корова в коровник, и там получишь корм, одинаковый для всех, выдаваемый порциями на столы коллективной столовой. А после того, как омоешь свою плоть в общей душевой, в присутствии нагих женщин, извините за выражение, ты не вернешься домой поцеловать на ночь детей своих, а пойдешь в детский дом, и там воспитательница позволит тебе побыть с детьми ровно час или полтора, и затем придешь в пустой свой дом. Я это все изучил основательно после того, как господин Левонтин объяснил мне, что они получают ссуды из особых фондов… Пусть мне сказки не рассказывают. Невозможно это требовать от человека. Да еще надолго. Все это обанкротится, лет через десять, думаю. И тогда не будет тех, кто сможет возвратить долги национальным фондам. Что это вообще – национальные фонды? Кто дает в них деньги? Не евреи? Ну и что? А ничего. В один прекрасный день проснется коллективный человек и скажет: надоело. Пойдет он и украдет деньги из общественной кассы. Перестанет работать, начнет обманывать своих товарищей, а они – его. Все вместе будут обманывать народ Израиля, и все это дело исчезнет, как будто его и не было.

Невозможно сказать человеку: не будь человеком. Будь выше его. Будь святым. Будь праведником. От этих бесконечных требований что в результате получится? Одни обманщики и мошенники. Вот, о чем я размышлял ночами, и я говорю вам: мы должны требовать от наших банков те же условия, которые получают кибуцники. Невозможно это требовать от лондонского банка, но от Левонтина следует, а он требование это доведет до сведения сионистского руководства, и увидим, что они решат. Ни за что не отступать, господа!

Раздались жидкие аплодисменты, но тотчас же воцарилась тишина.

«Они не поняли, подумал про себя Эфраим, да ему и не было столь важно. Свой корабль он умел вести и в бурном море. И если товарищи его не чувствуют приближения шторма, тот душу свою спасет, кто умеет плавать».

На собрании было несколько молодых, которые пересказали своим товарищам то, что говорил Эфраим, слух дошел до Тель-Авива, докатился до людей профсоюзов еврейских рабочих в Эрец-Исраэль, а те рассказали одному из секретарей кибуцного движения. Когда же это дошло до собрания одного из кибуцов в Галилее, явно по испорченному телефону, слова Эфраима обрели совсем другое звучание, и сказано там было, примерно, следующее:

– Как мы учили у Маркса и Борохова, нам известно, что буржуазия организует свои ряды против пролетариата, который делает еще один шаг на пути к освобождению. Поэтому мы не удивляемся тем сообщениям, которые пришли из южных мошавов. Там собираются еврейские кулаки, которые, главным образом, зарабатывают на дешевой арабской рабочей силе, и они готовят планы борьбы с нами. И во главе их стоит некий по имени Абрамович или Рабинович, и нечего нам его бояться. Лет через десять, не более, эти кулаки начнут исчезать. Они не выдержат, ибо нет у них ничего, кроме жажды зарабатывать деньги, а это они могут делать гораздо успешнее в Америке. Они уедут, и страна эта будет пионером мира истинного социализма.

И если позволено мне процитировать из Танаха, – завершил свою речь оратор, – да осуществится, ибо «из Сиона выйдет Тора», но на этот раз это будет Тора Карла Маркса, которая, кстати, не так далека от Торы Моисея для тех, кто умеет верно читать Танах.

Все это происходило в начале двадцатых годов XX-го века, а к середине двадцатых еврейский ишув в Эрец-Исраэль разделился на два отчетливо отличимых лагеря: буржуа и социалистов. Все остальные в течение следующих лет разделились на тридцать шесть партий, яростно воюющих одна с другой напоказ, а тайком совершающих между собой сделки – и это вовсе не были ростки, а скорее раковые ответвления все тех же двух лагерей: Эфраим Абрамсон – с одной стороны, и Карл Маркс – с другой.

– Говорил я вам, – сказал Эфраим на одном из собраний после двадцати пяти лет. Но товарищи уже и не помнили, что он вообще имеет в виду.

– О чем старик говорит? – пожимали они плечами. – Его же внук ушел в кибуц.

Об этом еще будет рассказано, а пока мы все еще в двадцатых годах.

14

В один из дней 1921 года Эфраим ехал из мошава в Тель-Авив и, проезжая мимо южных пригородов Яффо, через цитрусовые сады, встретил арабов, и лица их не предвещали ничего хорошего. Сердце подсказало ему, что творятся тут недобрые дела, он сменил путь и осторожно добрался до Тель-Авива через поля Микве-Исраэль.

Войдя в дом Сарры и Аминадава с двумя мешками овощей и фруктов, он нашел их в страшном волнении. Они пытались успокоить сына Оведа, который пошел утром в гимназию «Герцлия» и увидел там людей, собирающихся группами и перешептывающихся, затем принесли тело, завернутое в одеяла, и положили во дворе. Овед испуганно путался в ногах взрослых и увидел учителя Хаима Бреннера, исколотого ножами, с закрытыми глазами, на одеяле, и борода его слиплась от крови. Овед вернулся домой и целый день его рвало. Он жалобно подвывал и не отвечал на обращения к нему.

– Ну, ясно, это погром, – сказал Эфраим, – арабы пытаются сделать с нами то, что делали украинцы и русские.

В тот год евреи в Эрец-Исраэль начали собирать оружие и организовывать самооборону. Старших гимназистов привели к клятве в ночные часы, положив пистолет на Танах. В мошавах крестьяне сами несли охрану, уволив арабских охранников.

В 1929 году, когда грянул второй погром, шестнадцатилетний Овед уже командовал отделением «Хаганы» и ночами не спал дома, а занимал позиции в домах в конце улицы Яркой, напротив мечети Хасан-Бек, на границе с Яффо. Тогда и произошел случай, когда араб, продающий лед, набросился на извозчика-еврея и начал колоть его штыком. Овед, увидевший это из окна, направил на араба пистолет и убил его. Вернувшись к утру домой, не мог уснуть, но его на этот раз не рвало. Мама позвала его обедать, и он ел, как обычно, в то время как младший брат его, пятнадцатилетний Эликум, чистил его пистолет и увидел, что ствол задымлен.

– Ты стрелял ночью? – удивленно спросил он брата.

– Делай свою работу и не задавай вопросов, – сделал ему выговор Овед. Секретность была главным принципом в «Хагане». Даже Сарра и Аминадав не задавали первенцу своему вопросов.