Читать книгу "Гортензия в маленьком черном платье - Катрин Панколь"

Мими вернулась, села рядом, в руках у нее был бумажный пакетик, чашка чая и печенье с предсказанием, она положила его на стол и сказала: «Разломи и узнаешь свое будущее».

Гортензия поморщилась:

– Совершенно не интересуюсь.

– Страшно?

– Страх? Знать не знаю. А как пишется?

– Ну тогда прочти предсказание. Это ведь волшебное печенье…

Гортензия кулаком раздавила печенье, достала бумажную ленту, прочла: «Все великие события и великие идеи начинаются с забавного пустяка. Альбер Камю».

– Это кто, Альбер Кому?

– Французский писатель.

– А где он играет?

– Писатель, Мими!

Мими попросила Гортензию перечитать фразу.

– И что это, по-твоему, значит?

– Представления не имею, – сказала Гортензия.

– А только я думаю, в корень глядит этот ваш Альбер Кому. Ты расскажешь мне потом, расскажешь, а?

Мими оказалась права, поверив Альберу Кому.

Новое приключение Гортензии началось настолько забавным образом, что потом, уже гораздо позднее, она предпочитала не рассказывать эту историю. Потому что добиться успеха – это еще не все, нужно еще и выковать свою легенду, придумать себе жизнь, залезть на луну для того, чтобы поразить тех, кто остался внизу. Они и рады бы туда тоже взобраться, да лесенки не нашли.

Именно эти люди всегда предпочитают легенды истине.

Гортензия сунула ключ в замочную скважину. Елена дала ей дубликат, чтобы она могла приходить и уходить, когда ей заблагорассудится. Обычно она звонила, чтобы предупредить о своем приходе и не шокировать Генри, дворецкого-англичанина. Но в эту среду Генри был в отъезде. Он играл в боулз на газоне Центрального парка. Это вид спорта, который практикуют жители Альбиона и стран Британского содружества. В любую погоду игроки расхаживают в снежно-белых костюмах, раскланиваются после каждого выигранного очка, бормочут проклятия, не повышая голоса, и ровно в пять часов расходятся, чтобы попить чаю.

В квартире было тихо, лишь в уголочке радио журчало что-то из итальянской оперы. Видимо, массажист Грансир сосредоточенно мял Елену в ее комнате.

Это был высокий, сильный, молчаливый человек, который двигался неслышно, с кошачьей грацией. Он родился на Гаити, в Порт-о-Пренсе, ему было пятьдесят пять лет, он разговаривал на старорежимном изысканном французском: «Соблаговолите перевернуться на живот…», «не хотел доставить неудовольствия», «поспешишь – людей насмешишь». Руки у него были такие огромные, что Гортензия удивлялась, как ему удается при массаже не переломать хрупкие косточки Елены.

Он приходил каждую среду. На следующий день Елена весь день возлежала на подушках, разнежившаяся, даже слегка разрумянившаяся, как счастливая молодая девушка. Она вдыхала аромат тубероз, покачивала головой и говорила слабым, измученным голосом, словно накануне пробежала марафонскую дистанцию.

Грансир появлялся в шесть часов вечера, всегда в одной и той же матроске от Жан-Поля Готье, которую ему подарила Елена. Он пах амброй, перцем и кофе. Взгляд доброго доктора Айболита сулил надежду на цветущее здоровье.

Гортензия как-то подсмотрела в щелку, как он работает. Грансир кружил вокруг стола, подобно гигантской пчеле, выписывающей восьмерки перед ульем. Он потирал руки, хрустел суставами пальцев, потом делал глубокий вдох, прежде чем начать. Ей хотелось бы посмотреть дальше, но ее прогнал дворецкий Генри.

– Мадемуазель, неприлично так шпионить за людьми.

Она ретировалась, ей было ужасно неприятно, что ее застали за таким откровенным проявлением любопытства.

Но сегодня дверь опять была полуоткрыта, и теперь Генри ее точно не прогонит.

Гортензия держала в руках мешочек, где были травки и немного сурьмы. Она кинула взгляд в комнату, стараясь дышать потише.

Елена лежала, растянувшись на белой простыне, слегка прикрытая розовым мохеровым пледом. Грансир массировал ей руки, плечи, закрытые глаза, поднятый подбородок. Он напевал странную мелодию – то ли молитву, то ли заклинание – песнь своего народа, созывающую добрых духов, чтобы они снизошли на тело, лежащее под его руками. Он прервался, выпрямился. Его торс был обнажен, по груди скатывались капельки пота. Казалось, его смуглая гладкая кожа сияет теплым светом. Елена, лежа на животе, слегка постанывала, и Грансир вторил ей, словно укачивая ребенка.

«Странное зрелище, – заметила про себя Гортензия, смущенная таким обилием выставленной напоказ плоти. – Постареть… Вот напасть!» А потом она спросила себя, как эта обнаженная женщина, вполне себе в теле, в одетом виде напоминает тонкий колеблющийся стебель цветка? Втягивает в себя весь свой жир и живет на вдохе? Или носит специальный корсет, который Генри каждое утро зашнуровывает, затягивая шнурки до потери пульса.

Гортензия размышляла об этом, поглядывая при этом в щелочку, и тут вдруг застыла, выпучив глаза и совершенно оторопев, едва удержав удивленный вскрик. А увидела она, как Елена игриво схватила Грансира за ляжку, и он тихонько ухнул от удовольствия.

– Дайте мне доделать дело, ненасытная моя.

Но руки Елены стали только смелее, ее ловкие кисти обхватили ягодицы массажиста, и он опять застонал.

– Какая вы нетерпеливая! Надо подождать. Сперва работа, а удовольствие потом.

– Ну Грансир, – умоляюще простонала Елена, потянувшись к нему жадными губами, – моя плоть жаждет тебя.

Гортензия отшатнулась, обессиленно прислонилась к дверному косяку. Грансир и Елена сношаются! Трах-тарарах! Любовное объятие вдруг показалось ей жуткой гадостью. Она зажала нос пальцами, к горлу подкатила тошнота. Нужно бы назначить определенный возраст, начиная с которого блуд будет запрещен, сексуальные отношения – это дело молодых людей с упругой, гладкой, душистой кожей. Сколько они уже так сношаются? Дает ли она ему за это деньги? И что он чувствует по отношению к ней? Не похоже, чтобы он испытывал отвращение, и даже, она это успела заметить, их объединяет искренняя дружба. Нет, их общение выглядит живым, радостным и свободным.

Она некоторое время стояла так, прислонясь к стене, и задавалась вопросом: сможет ли она теперь смотреть Елене в глаза? Говорить с ней так, словно она никогда не присутствовала при этом акте совершеннейшей безвкусицы. Старая женщина должна быть целомудренной. Она должна забыть про веления тела. Носить бабулькины платья и делать это с удовольствием.

Из комнаты раздался крик. Удивленный крик счастливой женщины. Вопль наслаждения, которому вторил массажист, тихо, нежно приговаривая: «Да, да, будь счастлива, красавица моя, расправь крылышки, лети, птичка моя!»

Гортензия бегом помчалась в ванную, зажав рот рукой. Перед глазами у нее стояла эта сцена. Теплый свет ламп, играющий на тяжелых занавесках, скользящий по массажному столику, рисующий тени на обнаженном теле Елены, бесформенном, как кусок глины…