Читать книгу "Красная камелия в снегу - Владимир Матлин"

— Разве лучше, если мы сядем оба? Мне не в новинку, а ты там пропадешь. Лагерь не место для женщины, поверь мне.

— Тебя посадят надолго.

Она заплакала. Слезы на ее щеках мешались со снегом.

— Ты будешь совсем один. — Она отерла лицо перчаткой. — Тебе необходимо жениться. Да, жену допустят в суд, а потом в лагеря. Ты сам говорил, как это важно. Твоя мама не сможет, она физически не выдержит. Тебе нужна жена.

Володя неожиданно засмеялся:

— Откуда я ее возьму, жену? Где она?

— Я буду твоей женой, — сказала Жанна и вопросительно подняла на него глаза с тающими на ресницах снежинками. — Давай поженимся. Немедленно.

Они некоторое время молча глядели друг на друга, смахивая снежные хлопья с лиц.

— У тебя нос побелел. Нагнись. — Она принялась растирать ему лицо вязаной перчаткой.

Он решительно потянул ее за рукав:

— Пошли. Тут недалеко, на Метростроевской, районный загс. Постараемся уговорить, чтобы расписали как можно скорей. Скажем, что я в экспедицию уезжаю.

— И что я беременна.

Они спустились с лестницы и поспешно зашагали через снежную пелену.

Суд длился два дня, Володя получил шесть лет лагерей. В суде он признал, что написал статью, отпечатал и пустил в распространение, но виновным себя не считает, так как действовал в рамках гарантированной Советской Конституцией свободы слова и печати.

Оба дня в зале суда находились жена и мать подсудимого. Все остальные лица, допущенные в суд, были откровенными статистами из КГБ. Они шумели в нужных местах, выражая негодование в адрес «антисоветского клеветника», оскорбляли подсудимого выкриками и бурно рукоплескали речи прокурора и обвинительному приговору. Зато при выходе из здания суда Жанну и Дарью Алексеевну встречала толпа сочувствующих и несколько иностранных корреспондентов. Жанна подробно рассказывала о ходе судебного заседания, и в этот же вечер ее отчет передавала иностранная радиостанция. Более того, эти же «враждебные голоса» несколько раз прочли в эфире Володину статью о восстании. Едва был вынесен приговор, как «Международная амнистия» объявила Владимира Степанова узником совести.

Но это мало помогало Володе переносить лагерный быт. Тяжелые работы на холоде вызвали ухудшение здоровья, возобновился кашель, поднялась температура. Он с трудом волочил ноги, и неизвестно, смог ли дотянуть срок, если б не визиты Жанны. Она приезжала в лагерь, в Мордовию, как полагалось, раз в полгода, с двумя чемоданами: один — с едой для Володи, другой — с подарками для лагерного начальства. Но это не все: между разрешенными свиданиями она появлялась в лагерной проходной и, если ей не давали свидания с мужем, оставляла привезенные подарки начальникам: авось и Володе что-нибудь перепадет. Или по крайней мере придираться к нему не будут…

Во время ее визитов, как-то постепенно, их брак потерял характер сугубо юридический и правозащитный. Жанна забеременела и через год привезла на свидание трехмесячного Сашку. Имя выбрал Володя: сына назвали в честь руководителя Тамбовского восстания Александра Антонова.

Все попытки международной общественности добиться освобождения Степанова ничего не дали: он отсидел свои шесть лет «от звонка до звонка». Вышел на свободу в 1970 году. И тут начались его мытарства с пропиской. Несмотря на то, что жена и мать жили в Москве, Володе в городе прописку не давали. Он нашел комнатенку в поселке недалеко от Калуги, где и прописался. Затем встал вопрос с устройством на работу. Ни о каких институтах или библиотеке речи идти не могло, но и ночным сторожем брали неохотно, поскольку «с высшим образованием на неквалифицированную работу не положено»…

В этот период и произошла встреча с третьим участником дела о сказке про Иванушку и злого царя — с Осей Гельбергером.

Разыскал Ося Володю через Дарью Алексеевну, которая долго не могла признать в этом солидном бородатом человеке того бледного тонкошеего мальчика, который когда-то учился с Володей и заходил к нему после уроков. Она питала к Осе слабость: он был лучшим учеником в классе — всегда круглые пятерки.

В Коптево, в однокомнатной квартирке, которую Жанне помогли купить родители после рождения Сашки, Ося появился под вечер — с цветами для хозяйки и автомобильчиком на батарейках для мальчика. Он вошел в тесную прихожую, они с Володей обнялись и долго стояли обнявшись, не вытирая мокрых глаз. По московскому обычаю тех лет стол был накрыт в кухне. Жанна подала перловый суп с грибами и рубленые котлеты с картошкой на второе.

— Может, по рюмочке? — предложил Володя. Они переглянулись и рассмеялись.

— Я выпил в своей жизни пол стакана водки, и это обошлось мне в пять лет лагерей, — объяснил Ося Жанне.

Жанна грустно улыбнулась:

— Я эту историю знаю.

Ося расспрашивал Володю о ситуации в лагерях: что изменилось по сравнению со сталинскими временами. Володя рассказывал и о лагерях, и о своем деле, и о нынешнем идиотском положении, когда он не может жить ни у жены, ни у матери.

— О себе-то расскажи, — спохватился Володя. — Ведь я ничего не знаю, даже где ты живешь — и то не знаю.

Ося усмехнулся и сделал долгую паузу.

— Я сейчас, можно сказать, сам не знаю, где живу. У нас с женой в Сызрани квартира, и у моей мамы комната здесь, в Москве. Вот мы меняем все это на квартиру в Риге. Я за этим сюда и приехал.

— В Риге? Зачем тебе Рига?

Ося понизил голос:

— Из Риги выпускают. Понимаешь?

— Не понимаю.

Ося оглянулся на Жанну:

— А вы? Тоже не в курсе? — Он сокрушенно покачал головой. — Отпускают в Израиль. Из Прибалтики уехали уже сотни людей.

Наступила пауза. Володя с удивлением смотрел то на Осю, то на жену.

— Ты хочешь уехать в Израиль? Навсегда? Но это чужая страна, ты там чужой, даже языка не знаешь. Зачем тебе?

— Володя, дорогой. — Ося вздохнул. — Именно здесь я чужой, вот в чем беда. Я всю жизнь это знаю. Чуть что — «ты здесь не дома, убирайся в Израиль». Конечно, ты прав: здесь моя страна. Мой отец, как и твой, погиб на войне за эту страну. Каково мне слышать на каждом шагу: «Вы не воевали, вы в Ташкенте отсиживались»? «Вы»… А он пошел добровольцем и через два месяца погиб под Смоленском… Мой собственный тесть, сволочь, как напьется, так обязательно евреев поносит. А на работе… Люди с моим стажем давно уже руководят лабораториями, производством, а мне хода нет: еврей да еще беспартийный…

Даже под бородой было видно, как он побледнел.

— Куда не придешь — «это что за фамилие такое: Гельбергер?». Надоело! — Ося говорил возбужденно. — А на следствии тогда по нашему делу сколько издевательств я вытерпел. Да и за что посадили? Я ведь практически отсутствовал. Те три девочки, которые с Риммой сидели в спальне, — их же не тронули, а меня… Думаешь, почему? — Он перевел дух и заговорил спокойнее: — Ты прав, Володька, здесь моя страна, я это знаю. И люблю… Смешно, но так — люблю… Вот ты, небось, выключаешь радио, когда поет русский народный хор, а я слушаю и плачу. И Чайковский, особенно Четвертая симфония… И Лесков… А они мне на каждом шагу в морду: «Это не твое», «Ты еврей»…