Читать книгу "Зуб мудрости - Эфраим Севела"

Ехали одни евреи. Даже не понадобилось дополнительных автомобилей. Мы все поместились в фургоне-катафалке, где стоял гроб. Мы сидели на скамьях по обе стороны закрытого гроба молча. Без единого слова. Всхлипывала и бормотала одна лишь бабушка Соня.

Она второй раз становилась вдовой. Первый раз во время войны, когда ей выписали пенсию за якобы погибшего дедушку Сему. Он сидел теперь рядом с ней. Как человек ей наиболее близкий. По другую сторону сидела его нынешняя жена – бабушка Сима и держала ее за локоть. А он обнимал вдову, хлюпавшую носом и что-то шептавшую над лицом покойника.

Дедушка Степан лежал в красном гробу, как живой, но очень похудевший. В офицерском костюме. Без погон. И с орденскими планками на запавшей груди. Его нос только изменился цветом. При жизни он был красным с прожилками. А сейчас тоже с прожилками, но синий.

Машина мчалась на большой скорости. Гроб качало. И дедушка Степан качал синим носом в ответ на всхлипывания бабушки Сони. Как будто он и после смерти с ней ни в чем не соглашался.

Мы неслись по широкому проспекту в целом стаде машин, застревая лишь у светофоров. Люди в соседних машинах видели, что мы везем гроб, и отводили глаза. Кому приятно на это смотреть? У каждого свои дела. Каждый спешит куда-то. Скорей. Скорей. Некогда. И машина с покойником тоже спешит. В крематорий. В пламя. Чтоб испепелиться.

– Люди, – хотелось мне крикнуть непоседливым москвичам из окошка катафалка. – Куда вы мчитесь? Кого вы хотите обогнать? Что вас ждет впереди?

Нас впереди точно ждало что-то. Пробка. Мы застряли надолго. Потому что улица была узкой. Возле мясного магазина остановился фургон, загородив проезд. Из фургона выгружали свиные головы. Рабочие в синих халатах с кровавыми пятнами волокли эти головы за уши и швыряли их друг другу, переправляя в магазин. Свиные головы скалились, и мне казалось, что они улыбаются.

И было над чем. Потому что весь тротуар заполнила толпа покупателей, которых никак не удавалось выстроить в очередь. Люди толкались потные, распаренные. С растрепанными прическами. И тоже скалились. Но, в отличие от свиней, не улыбались. А зверели от мысли, что им вдруг да не достанется половина свиной головы с одним ухом.

Мы гудели, пытались выбраться задом. Но оттуда напирали другие машины. Все нервничали. Потому что мы могли пропустить очередь в крематорий. И тогда, Бог, знает, когда удастся сжечь нашего покойника.

Пришлось ждать, пока фургон не разгрузился. А потом шофер так рванул с места, что дедушка Степан в гробу мотнул головой. С таким видом, словно хотел сказать своим хриплым голосом:

– Непорядок, понимаешь. При Сталине такого бы не допустили.

Мы таки опоздали. И вместо дедушки Степана в огне крематория уже спокойно себе корчились другие покойники, очередь которых была за нами. Проскочили вперед. А мы лишились очереди. Теперь – жди. Если нам повезет и еще кто-нибудь задержится в пути, тогда мы прорвемся.

А если нет? Сиди и кукуй до самой ночи. С дорогим покойником на руках.

Вся наша родня – честные коммунисты, не способные ни на какие хитрости и трюки. Но с нами был беспартийный дедушка Сема – позор семьи, и остальные поглядывали на него с надеждой. Он не обманул их ожиданий. Исчез в глубине крематория. Сунул кому-то взятку. И вот уж отгоняют зареванные стайки других людей с их покойниками.

– Дорогу, граждане! Пропустите покойника!

Это дедушку Степана. Как будто у остальных не покойники, а они рвутся живьем прыгать в огонь.

Гроб поставили на колеса, которые стояли на рельсах. По этим рельсам он покатился на тот свет.

Посторонним велели очистить помещение. Мы остались одни у открытого гроба. И еще мрачный служитель крематория возле поставленной к стене крышки гроба. В руках он держал молоток и большие гвозди. Он будет заколачивать гроб – догадалась я. Из нагрудного кармана у него торчали большие ножницы.

– У вас пять минут, товарищи, – напомнил он нашим. – Постарайтесь уложиться. Другие ждут.

От всей нашей семьи вышел к изголовью сухонький прадедушка Лапидус, который пережил покойника лет на двадцать, и сказал речь. Он назвал покойника по фамилии, кратенько перечислил его заслуги перед государством и закончил такими словами:

– Спи спокойно, боевой товарищ!

Я робко посмотрела на остальных. Никто не выразил удивления. Какой же он Лапидусу товарищ? Один сидел за колючей проволкой, а другой сторожил его с наружной стороны. Хорошие товарищи!

Я потом, много дней спустя, спросила об этом у прадедушки. Старенький Лапидус сделал торжественно-печальное лицо и сказал:

– Мы оба состояли в одной партии. Цель у нас была одна. Только методы разные.

Больше я вопросов не стала задавать.

А тогда, в крематории еще раз отличился дедушка Сема, похожий на китайца. Он единственный из мужчин заплакал и, прощаясь с покойником, поцеловал его в лоб и прошептал, давясь слезами:

– Прощай, «Душегуб»!

Ляпнул на нервной почве не имя, а кличку дедушки Степана.

Все сделали вид, что ничего не заметили.

Перед тем, как заколотить гроб, служитель ножницами подрезал на покойнике китель и брюки-галифе, оставив заметные дырки.

Я чуть не задохнулась от негодования. Но дедушка Лева положил мне ладонь на голову, призывая к спокойствию шепотом пояснил, что так полагается, иначе внизу у печей рабочие разденут покойника и костюм продадут на рынке. А с дырками, мол, не продашь. Сейчас есть абсолютная уверенность, что дедушка Степан отправится в печь в полной форме, хотя и с дырками.

Назад мы ехали в двух такси. Я сидела рядом со вдовой и гладила ее холодную руку. Пахло нашатырным спиртом. Дедушка Сема держал в трясущейся руке пузырек. Его бывшая жена, вдова покойного майора, то и дело теряла сознание.

Б.С. ругает Израиль на чем свет стоит. Остервенело. Зло. По-моему, так может ругать не равнодушный человек, а любящий. Чью любовь растоптали. Подвергли поруганию. Это не ругань, а плач.

Особенно заметно это, когда по телевизору показывают что-нибудь об Израиле. Он весь напрягается, ловит каждый кадр. Лицо его то светлеет, то мрачнеет. Израиль – его боль.

Другие евреи, которые не были в Израиле и никогда туда не поедут, худого слова не скажут об этой стране. Я имею в виду гостей, бывающих в нашем доме. А когда Б.С. при них ругает Израиль, делают нейтральные лица. Мол, мы ничего не знаем, наше дело – сторона. Если при них показывают по телевизору Израиль, на их лицах появляется стыдливое любопытство, какая-то неловкость. Словно их уличили в чем-то неприличном. Как дезертиров, бежавших с поля битвы.

Любопытную штуку я подслушала:

– Евреи, рассеянные по всему миру, по всем странам, – это отличное удобрение, помогающее процветанию этих стран. Евреи же, собранные вместе, превращаются в обычное говно.

Сказал это, конечно же, Б.С. И тут же добавил, что это не его слова, а какого-то известного еврейского деятеля, которого трудно обвинить в антисемитизме.