Читать книгу "Дневник моего отца - Урс Видмер"

Приехав домой, он вернулся в университет — все сидели на своих прежних местах, словно университет был заколдованным замком из «Спящей красавицы». Отец постарался как можно быстрее стать доктором философии. Его диссертация — «Народные сравнения по типу rouge comme le coq[11]» — принесла ему magna cum laude[12]и привлекла внимание его профессора, которому как раз был нужен новый ассистент. Прежний, еще молодой человек, тяжело заболел и получил инвалидность, даже не приступив к работе. Теперь отец сидел за его письменным столом в маленьком кабинете перед аудиторией, где проходил романский семинар, отвечал, как и его предшественник, на вопросы первокурсников и осматривал, скорее pro forma, сумки, портфели и папки тех, кто уходил с семинара. Работа ему не нравилась, но он получал жалованье и теперь жил в собственной трехкомнатной квартире, где едва хватало места для него и книг. Его жилье находилось прямо под квартирой родителей, иногда он слышал, как они у себя ходят. (Феликс больше не жил в этом доме. Он стал священником в маленькой общине в кантоне Базель-Ланд, где ожидал более серьезных поручений.)

Отец начал работу над диссертацией. Он надеялся закончить ее своевременно, чтобы унаследовать должность шефа, некоего господина Тапполе, а темой выбрал своих монахов и монахинь. Добытые им невесть где книги со шванками лежали грудой у него на столе, и некоторым студентам первого семестра, пока они сдавали на проверку свои папки, приходилось выслушивать краткий обзор того, что его герои и героини наделали за день. Часто вокруг отцовского стола собиралось с десяток хихикающих студентов и студенток.

Правда, он познакомился и с несколькими настоящими женщинами. С Ренатой, Софи и Паулой. Он ходил с ними на концерты, в филармонию и пару раз на вечера «Молодого оркестра». Музыканты этого оркестра выглядели совсем как дети, наряженные во фраки и вечерние платья. Они играли произведения композиторов, о которых никто никогда не слышал. Арманд Хибнер, Конрад Бек, Бела Барток. Стравинский, которого отец, правда, знал, и Рената тоже, и Софи, а вот Паула — нет. Но больше всего ему нравилось выводить своих дам в бывшее тогда новинкой кино. Белый экран, темный зал, в углу — пианист, который в конце сеанса кланяется. Когда Чарли Чаплин засовывал голову огромного тупого полицейского в газовый фонарь, отец, и Паула, и Софи, и Рената просто заходились от смеха, хватая друг друга за руки, они хохотали до слез. «Броненосец “Потемкин”» он видел восемь раз, три раза с Ренатой, два раза с Софи, один раз с Паулой — ей фильм показался скучным — и два раза один. Отец смотрел на исполненных гневом матросов, которые стояли до последнего, и у него перехватывало дыхание.

Один раз Софи была у него дома, она сварила лапшу, а он открыл две бутылки «божоле». Они усердно пили до поздней ночи; было уже действительно так поздно, что Софи начала себя спрашивать, не отдаться ли этому веселому болтуну Карлу. (Она была девушкой из хорошей семьи и никогда не совершала подобных поступков, не подумав.) Мой отец, тоже вконец измученный сомнениями, стоит ли ему перейти грань дозволенного, посреди дискуссии о Ницше (речь шла о вопросе, почему тот в Турине поцеловал лошадь и как увязать это с его концепцией сверхчеловека), так вот, в середине этой дискуссии отец накинул на плечи Софи меховую пелерину и предложил проводить ее домой. Было три часа ночи. Разумеется, она тотчас встала, правда онемев от изумления. Страстно поцеловала его и так решительно направилась к двери, что отец не по смел ее остановить. На тротуаре перед домом (было темно, хоть глаза выколи, в это время не горел ни один фонарь) стояла мать моего отца и сметала в кучу опавшие листья платана. Она сделала вид, будто не заметила парочку, Софи с Карлом тоже не подали виду.

С тех пор мой отец больше не приводил домой женщин, хотя ему и было уже за тридцать. Так что Клара Молинари, которую он на руках перенес через порог своей квартиры и которой дал свою фамилию, была действительно первой женщиной, в которую он не только был влюблен, но с которой к тому же и спал.

Это была дивная ночь. Отец и Клара целовались, позабыв о времени, и, когда он встал и подошел к окну, чтобы выкурить сигарету, солнце уже осветило стволы платанов. Пыль на улице пылала, как золото. Какая-то птица уселась на подоконник, посмотрела, повернув голову, на отца и, чирикая, улетела. Воздух был свеж. Отец, не спавший ни минуты, но чувствовавший себя совершенно бодрым, натянул брюки.

— Кофе, Клара?

Клара издала блаженный стон, закуталась в одеяло и тут же заснула.

Они с отцом любили друг друга и всю следующую ночь, и третью, и четвертую. Соловьи пели, Клара и отец целовались, и, когда соловьев сменяли жаворонки, оба лежали, все еще обнявшись. Да и дни проходили почти так же. Отец то и дело обнимал Клару, гладил ее по голове, пока читал почту. Он подстерегал ее под дверью ванной, когда она собиралась выщипывать брови, или выскакивал на чердаке из-за мокрых, развешанных на веревках льняных простыней, словно привидение, так что Клара роняла не то от ужаса, не то от радости бельевую корзину. Или он подкрадывался к ней на кухне, когда она стояла у плиты и готовила соус для спагетти. Помидоры, травы, чеснок — она научилась готовить у своих итальянских тетушек. Он обнимал ее, стоя у нее за спиной, а она угрожающе поднимала ложку:

— Карл, я готовлю! — Но это не помогало.

— Я тоже готовлю, — шептал отец ей на ухо. И тут же оба оказывались в постели и целовали каждый кусочек тела, до которого могли добраться.

На плите обугливался соус. Им не было дела до того, что они жили на первом этаже и что окно было открыто и любой прохожий мог стать свидетелем их счастья. (Однажды мать отца возвращалась из магазина, а ее сын завопил так, словно из него вырывался огонь преисподней, как раз в тот момент, когда она проходила под окном. Она до того испугалась, что уронила сумку, и картошка, яблоки, несколько свеколок покатились прямо в грязь. А еще кусок сыра. Пока она собирала покупки, шум над ней становился все тише и, наконец, совсем затих.) А один раз отец оказался очень нетерпелив — может, его возбуждала мысль, что он сейчас утрет нос своим монахам и монахиням? — и стянул Клару, мывшую окно в библиотеке, прямо на ковер, колючую подстилку из чего-то вроде камыша, лежавшую между высокими стопками книг. Она приземлилась на спину, отец — сверху, и не то от удовольствия, не то от боли Клара так резко взмахнула ногами, что книги обвалились и засыпали ее и отца. А они неистовствовали — в те жаркие времена это иногда продолжалось лишь считанные секунды — в счастливейшем экстазе и не удивились бы, даже если б обрушился весь дом. Так что они смеялись, погребенные собраниями сочинений Вольтера и французскими крестьянскими шванками, и продолжали хохотать, выбравшись из-под них. Клара встала. Ее спина была поцарапана, отец подполз к ней и целовал ее раны, пока Клара, приглаживая волосы, не сказала:

— Ну, хватит!

Через несколько недель они переехали в другую квартиру. Дело в том, что отец отца взял в привычку заносить им по вечерам очередной отрывок из Библии, заранее выписанный на бумажку, а мать отца в любое время дня заглядывала в окно и спрашивала, не купить ли заодно и им что-нибудь на рынке. Но главным оказалось то, что сестра Клары, Нина, тоже вышла замуж, мужа звали Рюдигер, он работал прокурором в суде по делам несовершеннолетних, и теперь они строили дом. В доме предполагались жильцы, и, разумеется, это могли быть только Клара и отец. Когда они въезжали в квартиру, леса еще не убрали. Дом стоял на самом краю города, точнее, он обогнал город и выдвинулся, словно одинокий форпост, в поля и луга, полные мака и вишневых деревьев. Узкая проезжая дорога оканчивалась у заднего угла садовой изгороди. Хотя вокруг и звенели коровьи колокольчики, дом меньше всего напоминал сельскую постройку. Проектировал его ученик Гропиуса[13](Рюдигеру нравилась современная функциональность), который этим своим детищем хотел показать учителю, что стал настоящим мастером. Жилище прокурора было его первым заказом. И вот он, следуя своему замыслу во всем, начиная от дверных ручек и заканчивая почтовыми ящиками, построил куб из стекла и бетона, причем стекла было столько, что дом походил на огромный аквариум, особенно по ночам, когда уже издалека было видно, как внутри плавают его обитатели. (Шторы исключались. Спустя несколько месяцев Клара все-таки велела прикрепить карнизы и выдержала натиск архитектора — а тот почти каждый день заходил проверить, все ли в порядке, — который носился по комнатам и кричал, что она мещанка и реакционерка.) Они с отцом снова жили на первом этаже. Нина и Рюдигер — на втором. (На самом верху была терраса и две маленькие однокомнатные квартирки, пока пустовавшие. На плоской крыше торчала радиоантенна, высокая, как корабельная мачта; благодаря ей отец мог слушать такие таинственные радиостанции, как Би-би-си из Лондона или Радио Гонолулу.)