Читать книгу "Мстислав Ростропович. Любовь с виолончелью в руках - Ольга Афанасьева"

После концерта, поздравляя Ростроповича, Прокофьев пообещал сочинить виолончельную сонату специально для него. Выучив ноты Сонаты, Ростропович отправился к Прокофьеву на Николину гору, где тот жил, чтобы сыграть и поделиться соображениями, возникшими в процессе разучивания.

Потом он рассказывал о своих впечатлениях: «Как только машина въехала в ворота, я увидел идущего навстречу нам Сергея Сергеевича. Он был в малиновом халате, на голове его было полотенце, повязанное в виде восточной чалмы. За ним бежали петухи и куры; видимо, он их только что кормил. “Добрый день, сэр”,— сказал шутливо Сергей Сергеевич и, глядя на мое растерянное лицо, добавил: “Извините меня за мой деревенский вид”.

… Прокофьев сел за рояль, и мы начали играть. Меня удивило, что он так быстро успел забыть сочиненную им музыку; впечатление было такое, будто он читал с листа. Очевидно, это происходило потому, что в этот период Сергей Сергеевич очень много сочинял новой музыки»[17].

Из воспоминаний Галины Вишневской: «В течение нескольких лет Слава, еще юношей, был дружен и близок с Прокофьевым, который имел на него огромное влияние — и не только как великий композитор, но и как человек. Часто бывая у него в доме, а летом живя вместе с ним на даче на Николиной горе, он увидел для себя в Прокофьеве идеал человека и старался во всем быть похожим на него, даже в мелочах. Прокофьев любил духи — и у Славы появилась эта страсть. Любовь к галстукам — тоже от Сергея Сергеевича. Если ему говорили, что он внешне похож на Прокофьева, это было для него огромным комплиментом. Да и самому Сергею Сергеевичу это нравилось, и он любил обращаться к Славе с вопросом (это у них превратилось как бы в игру):

— Сэр, вы хотите, чтобы я сказал вам гадость?

— Скажите, если вы считаете нужным, — в тон ему отвечал Слава.

— Вы на меня ужасно похожи!

И оба, счастливые, смеялись, как дети»[18].

С. Прокофьев и М. Ростропович. Москва, 1952 г.

Музыка Сонаты усваивалась Ростроповичем легко. В ней были светлые, тонкие образы, что после премьеры позволило критикам говорить о повороте в творчестве композитора. В этой музыке была детская непосредственность восприятия мира, и никто лучше молодого Ростроповича с его жизнелюбием не мог это выразить. Для исполнения партии фортепиано Прокофьев выбрал С. Рихтера.

Впервые Соната прозвучала 6 декабря 1949 года в концерте на пленуме Союза композиторов СССР, а 1 марта 1950 года была повторена в Малом зале Московской консерватории. Прокофьев на премьере не присутствовал: болел. Успех был полным. Художник П. Кончаловский под впечатлением премьеры написал: «Это была сама природа, радостная и трагичная, всегда необычная и вечно новая». Н. Мясковский назвал Сонату первоклассным, изумительным произведением. Ее тотчас же пожелал включить в свой репертуар С. Кнушевицкий, потом Г. Пятигорский, Г. Кассадо.

Так молодой виолончелист донес до окружающего мира гениальную музыку Прокофьева. Вскоре композитор займет особое место в творческой судьбе музыканта.

К тому времени Прокофьева работал со многими выдающимися исполнителями: Шестую и Седьмую его сонаты первым сыграл С. Рихтер, Восьмую — Э. Гилельс. Девятую Прокофьев писал тоже для Рихтера и по просьбе Д. Ойстраха. Переложил для скрипки Сонату для флейты и фортепиано.

Замкнутый Прокофьев редко шел на сближение с кем-либо. С. Рихтер, чьим мастерством Прокофьев восхищался, чувствовал себя неловко в присутствии композитора: «Я стеснялся. Встречи с его сочинениями и были встречами с Прокофьевым». Ростропович же, по словам Рихтера, «цепко схватился за Сергея Сергеевича».

Ростропович пришел к Прокофьеву в трудные для композитора годы личных и творческих потрясений. Умер его друг — Н. Мясковский. В 1948 году Прокофьев зарегистрировал брак с Миррой Мендельсон, а спустя некоторое время, в том же году была арестована первая жена Прокофьева — Лина Льюбера, которую он привез из Парижа.

Вспоминает Галина Вишневская:

«Прокофьев уехал из России сразу после революции — в 1918 году. Долгое время жил во Франции, женился, за границей родились два его сына. Жена его, Лина Ивановна, была певица, испанская подданная. Вместе они несколько раз по приглашению советских властей приезжали с концертами в Советский Союз. Прокофьев всегда считал, что композитор должен жить на своей земле, среди своего народа, и в 1935 году вернулся в Россию с двумя сыновьями и очаровательной молодой женой, которая <…> лишь приблизительно знала, что это за таинственная, загадочная страна — Россия. <…> Первые годы они жили очень счастливо, но ей не просто было адаптироваться, и они фактически разошлись. Сергей Сергеевич переехал на квартиру своей будущей жены Мирры Мендельсон, а Лина Прокофьева, гражданка Испании, вскоре была арестована. Однажды, в феврале 1948 года, утром ей позвонил какой-то человек:

— Я только что вернулся из Ленинграда и привез вам пакет от вашего знакомого.

Назвал имя человека, от которого Лина действительно ждала посылки.

Он продолжал:

— Сейчас я на Ленинградском вокзале, приходите скорее, я буду ждать вас на улице.

— Зачем на улице? Приходите ко мне домой, это совсем рядом.

— Нет, я очень спешу, лучше, если вы придете. Я буду стоять на углу. Вы меня легко узнаете по морской форме.

Как не хотелось ей идти! У нее был грипп, а мороз на улице трескучий. Надела меховую шапку, теплую шубу и вышла на улицу к условленному месту. На углу действительно стоял мужчина в форме морского офицера. Подошел:

— Лина Ивановна?

— Да, это я.

И видит свободная испанская гражданка, что офицер теснит ее к тротуару, где стоит легковая машина. Дверь распахнулась… Там еще двое…

— Позвольте, я не понимаю…

Но тут же морской офицер втолкнул ее в машину и спросил одного из сидевших внутри:

— Это она?

— Да, она, — ответил тот.

Все произошло в несколько секунд. Вернулась Лина Прокофьева в Москву из тюрьмы через восемь лет»[19].

Двое сыновей не навещали отца, денег на две семьи не хватало, особенно тяжело стало после 1948 года, надолго затормозившего появление новых оперных и балетных спектаклей. Здоровье ухудшалось, время работы строго ограничивалось врачами. Написанные ради заработка произведения, вроде оратории «На страже мира», вызывали критику. Прокофьеву необходимо было знать, что его музыку понимают, что жизнь прожита не зря. Ростропович передавал ему свой энтузиазм, вливал в него уверенность.