Читать книгу "Похищение Данаи - Владимир Соловьев"

— А интуиция? — перебил его я.

— Или знание. Тайное, я имею в виду. Желая отвести от себя подозрения, вы — при чуть более сложном подходе к делу — наоборот, навлекли их на себя. Вы заранее знали, что картина подменная. Если б не высунулись, никто о вас и не вспомнил.

— Вы бы вспомнили в любом случае. За время службы в гэбухе подозрительность вошла в вашу плоть и кровь, у вас на подозрении все, да и на лице у вас сплошная бдительность. Горбатого могила исправит.

— А зачем исправляться, коли это моя профессия? Как писателя — писать, доктора — лечить, проститутки — трахаться. Думаете, легко, когда весь мир на подозрении? Самые близкие. Даже жена.

— Ну, жена — это дело обычное. Все жены на подозрении, кроме жены Цезаря. А вы, помимо параноидальных заскоков, еще и дедуктивист — сначала придумываете схему, а потом подгоняете под нее факты. То есть занимаетесь подтасовкой фактов. А их у вас — кот наплакал.

— Кроме одного: вы первым обнаружили подмену. Вот и засветились, — гнул он свое.

— Экий бред! — возмутился я.

Тем не менее вкратце рассказал ему об особых, с детства, отношениях с Данаей, опустив сексуальную подоплеку.

— Занятно, — сказал он, выслушав. — Только откровенность — это еще не правда. Человек редко говорит одну правду или одну неправду, но чаще всего, умышленно или бессознательно, мешает ложь с правдой.

— Правда в том, что я знаю картину лучше, чем тот, кто второпях делал с нее копию. Рембрандт — бог деталей, в отличие от копииста, который в спешке пропустил игру светотени на канделябре, складку на животе у ангела, чуть под иным углом, чем в оригинале, разбросал тапки на ковре, даже в браслете на руке у Данаи второпях ошибся на одну жемчужину. Копииста поджимало время — вот причина его небрежности! Но его расчет оправдался — если б не я, никто так и не заметил бы подмены. По крайней мере на вернисаже. Даже на нитку жемчуга не обратили внимания, хоть там и требовалось всего ничего — посчитать на пальцах и сравнить с любой репродукцией. Не потрудились. Помимо сюжета и композиции, у картины есть еще тайные опознавательные знаки, могу перечислять и перечислять, да лень и не требуется — я прилетел, когда картину уже подменили. Это и есть мое неопровержимое алиби, зафиксированное в авиабилете.

— Вы ее помните наизусть? — удивился Борис Павлович. — Как жену.

— Как мать, — поправил я, добавив, что никогда не был женат. Мне казалось, что я уже отвел подозрения в педерастии, рассказав ему о своем детском увлечении.

— А что до упомянутых вами деталей, то, возможно, они упущены либо изменены копиистом намеренно, — предположил Борис Павлович.

— Зачем? — быстро спросил я.

— В качестве кодового сообщения, что картина подменена, задание выполнено, оригинал ждет заказчика.

— Тогда вам надо допросить всех, кто присутствовал на вернисаже.

— Включая вас, Глеб Алексеевич. Что мы и делаем.

— Как вам удалось разузнать, где я провел сегодняшнюю ночь? — спросил я, догадываясь об ответе. Борис Павлович таинственно улыбнулся.

— Зря стараетесь — на Джоконду вы все равно не похожи. Борис Павлович оставил мой выпад без внимания, а может, и не просек — ассоциативное мышление у него на нуле, да и круг аналогий у нас с ним разный.

— Нам, кстати, так пока и не удалось выяснить, когда именно оригинал заменен копией, — заметил он как бы между прочим. — Не исключено, что накануне вернисажа. В таком случае вашему нью-йоркскому алиби грош цена.

— Можете обыскать мой номер.

— Уже! — хмыкнул он. — Проформы ради. Мы обязаны проверить каждого. Да и как было не воспользоваться вашим ночным отсутствием!

— Прыткий вы. Лучше б шмонали тех, кто ее видел в реставрационных мастерских.

— Таковых, увы, — легион. Там у них проходной двор. В последние дни человек двести побывало как минимум. Помимо самих реставраторов, другие сотрудники Эрмитажа, рабочие, уборщицы, сторожихи, а то и вовсе сторонние. Любой реставратор может выписать одноразовый пропуск своему знакомому. А охраняют только выставочные экспонаты, да и те кой-как — один божий одуванчик на несколько залов. Тем более сейчас, когда Кремль сократил ассигнования Эрмитажу, да и с тем, что положено, четырехмесячная задержка — вот они и пошли на штатные сокращения. Да и не приставишь к каждой картине по стражу! Выписали из Америки суперсовременную сигнализацию, а работать с ней не научи-дись — вот она и самоотключается, не дожидаясь, когда ее выключит вор. А то, что в запасниках или на реставрации, и вовсе бесхозно. Античные монеты, к примеру, уходят из Эрмитажа косяками. Выносят также гермы, мелкую скульптуру, древние вазы, византийские иконы, средневековые рукописи. Недавно какой-то шалун древнеегипетскую мумию увел — шито-крыто. Все, что плохо лежит, а лежит из рук вон плохо. Не только в Эрмитаже. В Публичке не осталось древних манускриптов подчистую! Но сейчас преступники превзошли себя. Для нас это ЧП. Знаете, во сколько оценивается «Даная»? — И не дожидаясь моего вопроса: — Семьдесят восемьдесят миллионов долларов! Я аж присвистнул, гордый за мою гёрл.

— К нам уже подваливал один козел из вашего Метрополитена. Да еще приценивался частный коллекционер с весьма сомнительной репутацией: иракский еврей, который торгует оружием, а в Греции скупает недвижимость, включая острова в Эгейском море. На одном у него будто бы тайный музей.

Я и глазом не моргнул — какое мне дело до иракского еврея с его тайным музеем! Однако осведомленность Бориса Павловича меня удивила. Не скажу, что приятно.

— Собирались пустить ее с торгов? — поинтересовался я как ни в чем не бывало.

— Не те времена. Помните, сколько Сталин спустил, считай, за бесценок, эрмитажных шедевров? Вот откуда есть пошла Национальная галерея в Вашингтоне.

— Тамошние русские называют ее «малым Эрмитажем». Но с другой стороны, на что бы Сталин производил индустриализацию без вырученных денег?

— Капля в море. Ключевую роль сыграл ГУЛАГ, арсенал бесплатной рабочей силы. Лучше было лишний миллион в лагеря бросить, чем транжирить национальные сокровища. Что люди? Народятся заново. А Рафаэля с Веласкесом взять больше неоткуда. Нет, «Данаю» отдавать не собирались, хоть покупатели попались настырные. Особенно этот иракский еврей. Темная личность. Впрок торговал у чеченцев нашу нефть — когда те добьются независимости, а пока что снабжал их американским оружием из Турции. А нам предложил сократить поставки, если мы продадим ему «Данаю». Он и назвал эту цифру: семьдесят миллионов.

— Зря не сторговались. И деньги в кармане, и русские солдаты целы-невредимы, а так задаром пришлось отдать. Жалеете небось?

Борис Павлович никак не отреагировал, не поняв, по-видимому, сочувствую я или измываюсь.

— Вы, конечно, знаете, в реставрационные мастерские два входа служебный и с главной лестницы, — продолжал он. — Там хоть и висят запретительные надписи, но кто в наше время обращает на них внимание? Скорее наоборот: запрет как стимул к действию. Хотя, конечно, поразительно, как удалось вынести такую огромную картину — сто восемьдесят пять на двести три! И это несмотря на милицейские посты и военизированные наряды.