Читать книгу "Вокзал Виктория - Анна Берсенева"

– Сдуреть можно, – покачала головой Лена. – Как ты выдерживаешь? Я вон пазлы, и те не могу собирать. Терпения не хватает.

– У меня хватает, – сказала Вика.

Все складывалось для нее благоприятно. Но каким же безнадежным унынием была эта житейская благоприятность пронизана!

Глава 7

Такое волнение, как сейчас, по дороге к своей первой московской клиентке, Вика чувствовала лишь несколько раз в своей жизни. Когда шла на первый урок, когда входила в кабинет чиновника, который мог дать или не дать ей жилье, когда… Да и все, пожалуй. Когда родился Витька, это не волнение было – совсем другое, непростое.

А то, что происходило с нею сейчас, было как раз очень просто: она впервые должна была сделать работу для более взыскательных людей, чем те, для кого она делала эту работу прежде. И как же ей было не волноваться?

Да еще Москва!.. Не на бегу, не так, чтобы только на самолет успеть, а так, чтобы пройтись и посмотреть, Вика бывала в Москве два раза: в восьмом классе на экскурсии и когда отвозила Витьку в Лондон. И оба раза чувствовала, что Москва на другие города не похожа. Или нет, не так – никакой город на другие города не похож, это естественно, но именно в Москве есть что-то пугающее и понятное одновременно. Вот это соединение чужого с совершенно понятным и показалось ей тогда необычным, и сейчас тоже.

Она даже специально приехала из Пречистого самой ранней электричкой, чтобы привыкнуть к этому ощущению.

И оказалось, правильно сделала. Только не из-за дивных московских впечатлений, а по самой простой причине: через пятнадцать минут после того, как вышла из метро на Арбатской площади, Вика поняла, что заблудилась. Заблудилась, как дурочка, в переулочках.

Переулочки эти кружили и вились без всякого плана и смысла, их было так много и такие они были короткие, что Вика перестала понимать, где заканчивается Большой Афанасьевский и начинается Малый, почему только что был Малый Каковинский, а вот он уже сделался Трубниковский, и как ей выбраться из этой вязи, чтобы попасть на Малую Молчановку к Дому со львами.

А может, дело было еще и в удивлении, почти тревоге. Почему именно этот дом, особенный для нее, оказался первым, в который ей предстоит войти в Москве?

В конце концов Вика рассердилась на себя за отвлекающие мысли, включила навигатор в айфоне, и вязь переулочков распуталась мгновенно, и Дом нашелся.

Она долго стояла у калитки, глядя на львов у крыльца, и сердце у нее билось так, будто она увидела родного человека. Это было удивительно; Вика никогда не считала себя сентиментальной. Впрочем, и сейчас слезы умиления не стояли у нее в горле. Что-то другое она чувствовала, но что, не знала.

Наконец она сбросила с себя это странное оцепенение и позвонила.

В таком доме Вика не бывала ни разу в жизни. Это был особенный мир, он сообщал о своей отдельности в ту же минуту, как только приоткрывал перед посторонним свои двери.

Она думала об этом все время, пока поднималась на шестой этаж в бесшумном, похожем на металлическую капсулу лифте. Это не была только лишь отдельность богатства, вот что Вика понимала смутно, но верно. За всем этим зримым богатством – просторным вестибюлем, и лепниной на высоких потолках, и цветами на лестничных площадках – было что-то еще, незримое, название чего она не знала, но существование чувствовала.

Дверь квартиры на шестом этаже была уже открыта. На пороге стояла женщина в красном шелковом кимоно с золотыми драконами. Внешность у нее была такая, какую Вика не ожидала здесь увидеть. Слишком уж нехитрым был облик этой женщины, ничто в нем не напоминало ни Дом со львами, ни Москву вообще. Или Вика просто неверно себе Москву представляла?

– Ну что ты так долго? – не здороваясь, нетерпеливо проговорила та. – Я же сказала, у меня время ограничено.

– Я не опоздала, – пожала плечами Вика. – Здравствуйте.

– Проходи, проходи.

Возражений эта женщина явно не терпела, но, кажется, настолько не понимала, как можно ей возражать, что даже не замечала их.

Квартира удивила не меньше, чем хозяйка. Комната, в которую они вошли – огромная, с арочным окном, за которым виднелся балкон, – напоминала зубоврачебный кабинет из-за белых стен и нежилого духа. То есть пахло-то здесь обычным цитрусовым экстрактом. На низком журнальном столике, стоящем перед белым кожаным диваном, Вика увидела хрустальный флакон с жидкостью лимонного цвета и торчащими, как стебли без цветов, деревянными палочками; все это и благоухало странно и приятно. Но дух, именно дух был нежилой, как и белые стены, и белая же мебель самых простых, ничем не оживленных линий.

– Ресницы сделай очень длинные и изогнутые, – сказала хозяйка, проходя в первую от прихожей комнату.

Ей было около пятидесяти, лицо у нее было широкое и чуть приплюснутое, не среднеазиатское, но и не европейское. Ну да, Люда же говорила, что эта Антонина с Севера, как и она, с Таймыра, что ли, не то с Ямала. Знак причудливо смешанной крови – в широких скулах, в узковатых, необычной формы глазах.

– Вам очень длинные и тем более изогнутые не пойдут, Антонина, – сказала Вика. – А вот прямые к лицу будут.

– Нет, – покачала головой та. – Я хочу изогнутые и длинные. И чтоб на концах вот так, знаешь, вверх и вбок. Как у Волочковой.

Что тут скажешь? И зачем, собственно, что-либо говорить человеку, который в пятьдесят лет хочет иметь ресницы, как у попсовой дивы?

– У нее ресницы кукольные, – все-таки не удержалась Вика. – И выглядят неестественно, сразу видно, что не свои.

– Ничего. Мне такие же сделай.

Пока Вика раскладывала на столе палетку с ресницами и инструменты, Антонина улеглась на диван. Вика подложила ей под голову кожаную подушечку, а на нижние веки – коллагеновые патчи.

– А правда, что вот эти штуки, которые ты под глаза кладешь, морщины уберут? – поинтересовалась она.

– Разгладят слегка.

– А свои ресницы не вылезут?

– Нет.

– А красить их точно не надо будет?

– Точно.

Вика отвечала на все эти вопросы ровно столько раз, сколько у нее было клиентов. Не слишком много вообще-то.

– Я все равно краситься буду, – сообщила Антонина. – Не могу без этого, как голая себя чувствую. И тени люблю голубые, яркие. Мне подружка говорит: Тоня, с голубыми тенями, тем более в нашем возрасте, сейчас никто уже не ходит. А я не могу. И чего я, скажи, должна себя насиловать? У нее дочка за француза замуж вышла, живут под Парижем, я забыла, как этот пригород называется, так у них там…

– Вы только не шевелитесь, – попросила Вика. – У меня же пинцеты в руках. И клей.

Она уже смыла с ресниц остатки туши и расчесала их специальной расческой.

– Не буду, – пообещала Антонина. – Но я если молча, то усну вообще, мне лучше разговаривать. Так вот, говорю, под Парижем дочка у Ольки живет, пригород дорогой, никаких арабов или там кого, французы только, и те графья, как в кино про Анжелику и короля, помнишь, было такое, ну, ты не помнишь, молодая, и у Олькиной дочки муж тоже граф…