Читать книгу "С носом - Микко Римминен"

Я проигнорировала первый вопрос, а на второй буркнула только, что хорошее настроение. Невозможно даже представить, насколько ужасно лязгнул мой голос на выходе изо рта, но тут же я почувствовала, что от этого дурацкого упрямства мое лицо начало заливать густой краской. Хотелось успокоиться и объяснить все, но слова опять застряли где-то на уровне пазух носа. Я посмотрела мимо великана, за окном что-то происходило, но должно было пройти время, прежде чем я поняла, что на другой стороне площади на крыше дома устанавливают новую неоновую рекламу. Текст прочитать не удалось. В глазах было смятение, впрочем, как и во всем остальном.

А потом пришло оно, спасение, в виде телефонного звонка. В сумке задребезжало, и я вытащила телефон на свет — света, правда, в подъезде не было, — телефон жужжал и светился, и это был словно луч разума во тьме, сын, это снова он, молодец, какой же он молодец, как вовремя позвонил. Изо всех сил нажала на кнопку — хорошо хоть ноготь не сломала, приложила трубку к уху и закричала: «Алло!»

В трубке было так глухо, что я слышала только собственное сбивчивое дыхание. Я снова закричала «алло» и посмотрела на трубку, которая к тому времени уже перестала светиться, а потом и на давным-давно стоявшего в дверях гиганта, который нависал надо мной, склонив голову набок почти неуловимо, насколько это, конечно, было возможно с таким гипертрофированным телом. Я еще раз пролепетала в трубку еле слышное «алло» и затем вынуждена была убрать онемевший и погасший аппарат обратно в сумку.

Но боги телефонной связи — или кто-то там еще — дали мне еще один шанс. Теперь зазвонил телефон внутри квартиры, «Летка-енка», какая-то радостная мелодия, неподходящая для человека, который с легкостью мог бы сровнять с землей любой финский город средних размеров, об этом я успела подумать, но больше уже ни о чем, потому что после короткой паузы моя трубка вновь задребезжала, и словно ей в ответ из комнаты раздался крик, похожий на карканье большой страшной птицы. Каркку будто очнулся и сказал совсем беззлобно:

— Пожалуй, придется нам отложить это до следующего раза. Счастливо!

И закрыл дверь.

* * *

Я осталась стоять на лестничной площадке и ощущала после всего этого ужаса не только головокружение, но и боль, и обиду, и вялую досаду, грусть и безутешность. Было еще чувство брошенности. Но в то же время я успела подумать, что вот стою я уже в третий раз за короткое время на незнакомой лестничной площадке и смотрю на закрытую дверь; а ведь произошло много всего, а чего «всего» и почему, я не знаю. Но одно я все-таки знала: хочется чего-то еще, лучшего, приятного, спокойного, чего угодно, но непохожего на то, что случилось.

Чем себе помочь, я не знала. Стала спускаться по лестнице, но через несколько шагов на меня вдруг напала такая слабость, что пришлось присесть прямо на ступеньки между этажами. Во влажном воздухе кружилась пыль, сверху и снизу доносились из-за дверей приглушенные стуки. Я сидела и думала, что в этом подъезде живут, наверное, одни только школьники и неудачники, и успела еще задаться вопросом, а к какой группе счастливчиков отношусь я сама. И стало сиротливо-одиноко. Сразу же захотелось домой или хотя бы в Кераву, куда угодно из этого подъезда, хотя в то же самое время хотелось просто сидеть на месте, и все.

Но вышло ни то и ни другое, не сидела, но и не ушла.

Через несколько ступенек я была уже этажом ниже, по-моему, это был третий, быстро пробежалась взглядом по табличкам на дверях. Всевозможной солидарности и общественной деятельности хватало и здесь, поддержку оказывали детям, трудящимся матерям и дворникам. Про дворников поняла не сразу. Я так привыкла к дурацким названиям организаций, что надпись «Дворник Виртанен» тоже показалась мне поначалу легкой добродушной иронией.

И собственно, в течение этих нескольких забавных секундных обрывков, необходимых для полного понимания ситуации, я успела прочувствовать и проделать ужасно много: позвонить в дверь и, увидев, что она довольно быстро приоткрылась, схватиться за ее край, распахнуть, просочиться внутрь мимо чего-то мягкого и потного и закрыть ее за собой. И вот я уже стою в тесном темном коридоре, стены которого оклеены текстильными обоями, источающими духоту, а пол завален рекламными газетами и коробками из-под пиццы с сухими корками на дне.

Хозяин всего этого бедлама оказался позади меня, поэтому пришлось повернуться к нему лицом, чтобы в полной мере оценить безумие ситуации, в которой я, агрессор, оказалась. Я смотрела на мужчину, который, в свою очередь, уже схватился за ручку двери и готов был сию секунду дать деру из собственной квартиры. Он был явно в шоке от моего вторжения, и, хотя его замешательство, конечно, тронуло меня, оно придало мне смелости, и я, собрав в кулак расползавшуюся по швам волю, смогла задать свой вопрос, как это обычно делают телефонные продавцы: быстро, четко и без пауз. Диалога при таком разговоре не получается, и именно поэтому обе стороны часто остаются неудовлетворенными.

Когда существо наконец отреагировало на мою литанию, сначала невнятным «аа», а затем «ммм», я поняла, что пора сбавить скорость сооружения официальной башни, и сказала, что меня зовут Ирма, быстренько сунув ему приветственную руку. Он помедлил мгновение, но потом все-таки пожал ее. Сначала его ладонь была какая-то вялая и двигалась неохотно, но, схватившись за мою, начала то ли судорожно трястись, то ли пыталась каким-то хитрым способом меня прощупать. Ни то ни другое меня совершенно не вдохновляло.

Они встретились, но, к счастью, быстро расстались, руки, правда, мужчина по-прежнему ничего не говорил, только смотрел на свои босые ноги с какими-то индифферентно желтыми ногтями на пальцах. Я подумала, что снова допустила ошибку. Может, была слишком напористой? Или чересчур официальной? Или, наоборот, фамильярной? Бормотала невнятно и впопыхах, хотя самой вроде казалось, что проговаривала все четко и ясно? Пуститься в дальнейшие размышления я не осмелилась, а решила еще раз представиться. Снова касаться его руки не хотелось, даже сама мысль о контакте с этой конечностью, промелькнувшая в голове, вызывала противную судорогу где-то в руке и в боку.

— Ну вот, значит, Ирма, — удалось мне наконец выговорить. — Ирма из экономических исследований.

Тут же я сообразила, что не вставила никакой фамилии между именем и профессией. Это, конечно, довольно запанибратски, когда только имя, может, он испугался, клиент, такой безымянности и от этого стал подозрительным? Конечно, фамилия должна быть, думала я, но свою собственную назвать так и не решилась, надо было что-то придумать, придумывай давай что-то, ну же, придумывай. И не знаю, с чего вдруг, но после этого внутреннего монолога я выдала что-то шведское, скорей для солидности, из-за благородства звучания, и после того как я выкрутилась из ситуации, ничего более разумного в голову не приходило, ничего. Единственное сочетание звуков, которое я смогла выродить, было что-то вроде «Гюлленспаф», и произнесла я это так невнятно, что могло показаться, будто я пьяна.

— Присядем? — спросила я так вопросительно, как только смогла, но мой вопрос смахивал скорее на мольбу. — Это не займет много времени.