Читать книгу "Амнезиаскоп - Стив Эриксон"

Вив фонтанирует идеями и видениями, которые она записывает на ладони или на предплечье, чтобы потом не забыть. Вскоре она – сгусток записок, пятифутовое-и-двухдюймовое напоминание самой себе, она окрашивает в синий цвет пену в ванне, из которой появляется синей кляксой. Взойдя на Килиманджаро, она вернулась в Соединенные Штаты, полная решимости стать либо кинорежиссером, либо скульптором по металлу – и становится и тем, и другим... На стенах ее жилища в Бункере – мертвые насекомые. Бабочки цвета океана, золотокрылые жуки, пылающие оранжевым божьи коровки – все покрытые... черт, я не знаю, чем они покрыты, какой-то полиэтиленовой дрянью; еще у нее есть китайский сундук, гора старых шляпных картонок 30-х годов, бутылочка с растаявшим снегом с Килиманджаро и синие ртутные сферы, свисающие с потолка, страусиное яйцо, ненадежно примостившееся на подставке, манекены без голов и ног, установленные на проволочных каркасах, и шлейф подвенечного платья в духе «Девушек Зигфельда», висящий за прекрасной антикварной кроватью, которая угрожает обвалиться с каждым движением тела, – за ночь здесь не соскучишься. Еще здесь металлические скульптуры работы Вив, геометрические монолиты в форме пирамид, и обелисков, и гробов, и крепостей, и убежищ с маленькими прорезями, сквозь которые проглядывают клочки меха, и гнезда из птичьих перьев, и крохотные дверки, демонстрирующие нити жемчуга, соблазнительно свернувшиеся в едва приоткрытых стручках, которые напоминают влагалища. Одна из скульптур Вив представляет собой шестифутовую башню с окном из цветного стекла, которое при ближайшем рассмотрении оказывается вовсе не стеклом, а маленькими кусочками и обрывками крыльев бабочек, которые Вив дотошно склеила на манер витража. Неделями, после того как она порубила на кусочки крылья мертвых бабочек, Вив снились кошмары о том, как тысячи бабочек за ее окнами маниакально бьются крыльями о стекло. Нержавеющая сталь, из которой делаются эти скульптуры, изготавливается на той же фабрике, что производит капсулы времени для Парка Черных Часов, и в океанском солнечном свете монолиты Вив ослепительно поблескивают, а после наступления сумерек их очертания маячат в темноте вместе с безголовыми и безногими манекенами, как уличные знаки какой-то демонической топографии. Вив не всегда вполне практична; например, в квартире нет кухни. Когда она нашла эту квартиру и решила занять ее, она сказала: «Ах, как мне нравится простор, ах, как мне нравится вид на океан, ах, посмотри-ка, хватит места всем моим скульптурам»; и только через три или четыре недели после того, как она туда вселилась, она стала искать кухню и заметила, что кухни нет.

После того первого года и всей боли, что я причинил ей, мне кажется, я остаюсь довольно сомнительным персонажем в глазах родственников и друзей Вив. Это широкий круг, в отличие от моей собственной родни, из которой к этому моменту у меня остается только мать, и моих друзей, которые, за исключением Вив и моего нью-йоркского приятеля Карла и нескольких других, не выходят за пределы «кабального совета». «Кабальный совет» – предмет самых распространенных и нелепых слухов в газете. Теория «кабального совета» в изложении возмущенных газетных работяг состоит в том, что газетой якобы управляют четыре человека, один из которых предположительно – я. Остальные – Шейл Маркетт, доктор Билли О'Форте и Вентура. Теория «кабального совета» гласит, что мы собираемся вчетвером глухой ночью и вынашиваем разные интриги и идеи. Никто из нас не помнит, когда мы в последний раз встречались больше чем по двое, но от этого теория «кабального совета» не уменьшается ни на один обидчивый шепоток. Шейл, между прочим, является главным редактором, и можно было бы ожидать, что как раз ему время от времени должно быть известно, о чем будет написано в газете. Он приехал в Лос-Анджелес из Бостона через Нью-Йорк или, может быть, из Нью-Йорка через Бостон, немедленно схватив ситуацию в городе и погрузившись в его историю. Я не совсем уверен, в какой момент ему хватило времени, чтобы наконец понять, что если и есть город, в котором история ни во что не ставится, то это Лос-Анджелес, что в Лос-Анджелесе история – это такая штука, которая скорее затуманит тебе зрение, нежели прояснит. Но в любом случае он стал долбаным экспертом по Лос-Анджелесу за долбаные минуты, и иногда это всем действует на нервы.

Вообще-то Шейл самый молодой в «кабальном совете». Но он ведет себя с врожденной властностью, присущей вождям от природы; в общении с ним я всегда чувствую, как будто делюсь секретами со старшим братом. В его черной бороде встречаются белые волоски, а его улыбка, не будучи совсем снисходительной, показывает, что он дружелюбно терпит мою чепуху – хотя позже начинаешь думать, что этой улыбке следовало бы быть снисходительней. Раз Шейл спросил меня, что было главной мечтой в моей жизни, когда у меня еще была распознаваемая мечта; когда я задал ему встречный вопрос, он ответил: «Я хотел бы выпускать газету». В настойчивом свете своей мечты он не может быть менее чем стопроцентно предан газете, которой управляет. Конечно же, не прошло и двадцати часов с его прибытия, как редакция начала ворчать на Шейла: то он был чересчур фамильярен, то держался чересчур особняком; то он был чересчур демократичен, то чересчур авторитарен; то он был чересчур вежлив, то недостаточно вежлив. Те из сотрудников газеты, кто уже давно там работал, быстро забыли, что предшественник Шейла был форменным психом, рядом с которым даже Фрейд Н. Джонсон казался уравновешенным, а у молодежи, пришедшей работать в газету после появления Шейла, никогда раньше не было начальников, и, как видно, они думают, что действия Шейла являются нормой для начальства. Если, к примеру, у кого-нибудь случается нервный срыв, Шейл – такой начальник, который отпустит его или ее в отпуск за счет редакции, а также оплатит услуги психиатра. Шейл – начальник, который не подчинится приказу издателя уволить беременную журналистку из отдела мод, – даже если знает, что она не справляется с работой и что, если он не сократит расходы, раньше или позже уволят его, – потому что отец ребенка только что бросил ее и у нее нет никаких других перспектив. Шейл – начальник, который регулярно бросается под пули, свистящие сверху вниз, прикрывая подчиненных и рискуя собственной должностью только потому, что, как он считает, именно так и должен поступать начальник. Детки, кажется, не только верят, что так поступают все начальники, но к тому времени, как новости добираются до циничной блондинки-вамп в рекламном отделе, с которой я переспал, по слухам выходит, что на самом деле Шейл пытается уволить беременную журналистку.

«Кабального совета» нет, потому что всем нам, тем, кто предположительно в него входит, за исключением Шейла, настолько наплевать, что нам лень даже отпираться, что «кабальный совет» существует, не говоря уж о том, чтобы в нем участвовать. Доктор Билли О'Форте – самый популярный персонаж в редакции, может быть, даже единственный человек в редакции, которого все любят. Как-то вечером, когда он был пьян и трезвого ума у него хватало лишь на то, чтобы надеяться, что я слишком пьян, чтобы вспомнить что-то на следующий день, он признался, что у него действительно докторская степень, если можно себе представить такой позор; с еще большей досадой он объявил, что докторскую писал на тему «Современная мысль в американской литературе». Он заставил меня поклясться, что я сохраню его тайну, и я заверил его, что, конечно же, никому не расскажу. Однако я не обещал не называть его в открытую «доктором», и теперь все зовут его доктором. Кроме работы в газете, доктор Билли пытается найти спонсоров для документального фильма, который он снимает, о случаях гиперсексуальности в Гватемале; этот проект является продолжением документального фильма о гиперсексуальности в Копенгагене, который, в свою очередь, послужил продолжением его магнум-опуса, документального фильма о случаях гиперсексуальности в Бомбее. Несколько лет назад какой-то таинственный миллионер из Сан-Франциско предоставил ему грант на условиях, что он будет год путешествовать вокруг света со своей женой Джейн и снимать документальный фильм о повсеместных гиперсексуалах. Вскоре после того, как деньги были получены, миллионер умер, и доктор Билли как-то забыл о съемках фильма и просто объехал весь свет. В Рио-де-Жанейро было прекрасно, как я слышал. Газета ухватилась за такой причудливый поворот событий и назначила доктора Билли своим «интернациональным» корреспондентом, пока, устав от утомительных остановок на своем пути, вроде Бангкока и Барселоны, он не вернулся в Америку, изведенный скукой, и газета тут же переименовала его в «национального» корреспондента. Теперь он заглядывает в редакцию время от времени, чтобы поныть о том, как это обременительно – путешествовать по свету на деньги мертвых миллионеров. Доктор Билли ростом примерно пять с половиной футов, что стоит отметить только потому, что каждый, кто читал его статьи, думает, что он ростом шесть с половиной футов. Его излюбленная выходка – рассказывать всем, как плохо он пишет и какую тухлятину только что написал, и каждый раз я ведусь на эти россказни – все-таки для писательских ушей нет новости приятней, чем что кто-то другой написал плохо, – пока не прочитываю его статью, и тогда мне хочется взять его за руку и запихать его пальцы в точилку для карандашей. Почему-то именно у такого ужасного, по его словам, журналиста, как он, все остальные газетные авторы регулярно воруют самые остроумные строчки и наиболее вдумчивые наблюдения, как это делал много раз и я сам.