Читать книгу "Мясо снегиря - Дмитрий Липскеров"

Истинная свобода не может быть обретена в деньгах, а уж тем более в творчестве. В духе свобода. Когда все мирское оставляет, душа освобождается от ненужных защит и находится в ладах с духом.

Художника всегда терзает комплекс неполноценности. Страх быть понятым только после смерти заставляет душу одеваться в доспехи сегодняшнего успеха… Богач до конца жизни терзаем боязнью потерять свои накопления. Какая уж здесь свобода!..

Ах, как хорош наследный капитал!

Помню, сидел на лавочке с внуком известного миллиардера возле Лос-Анджелесского университета. Он попросил показать часы. Я показал. Он спросил: «Сколько стоят?» Я ответил: «Восемнадцать долларов». После моего ответа парня охватила невероятная радость! Он не подозревал, что за восемнадцать долларов существуют функциональные вещи. В довершение всего студент, ездящий в университет на скромном «Лексусе», попросил меня подарить ему эти часы, чтобы показать таким же наследным богачам, как и он… Конечно, я рассчитывал получить «в ответ» на мой подарок его часы… Каково же было мое изумление, когда наследник миллиардеров протянул мне старые облезлые электронные часы, стоящие от силы доллар!.. Он уже поменялся до этого своим «Роллексом» с садовником.

Великий сказал: «Служенье муз не терпит суеты»… Бизнес и творчество — две вещи несовместные! — считает образованный обыватель! Все складно и вроде бы правильно прокричали.

Но, как и в большом бизнесе, так и в большом творчестве есть системность. Невозможно писать фреску десять лет без системности мышления, невозможно без оной написать книгу в три пальца толщиной, а уж тем более сто томов, как это сделал Лев Толстой… Невероятно заработать или украсть миллиард, не будучи почти гением. Все вершины, как творческие, так капиталистические, как зло и добро, — равновелики! Вершины женской красоты стоят в реальном времени и всего творчества великих, и всех триллионов сильных мира сего. Но красота эфемерна, она быстро обесценивается в живом теле…

Жизнь не обделила меня красивыми женщинами. Уж как они ценили свою красоту, обменивая ее на материальное, смешанное с любовью. Я мало встречал красивых женщин, которые бы ценили в партнере дар творчества. И не потому, что красавица всегда глупа. Просто красота способна ценить только себя. Как художник по большому счету подсознательно считает себя великим. И не может быть по-другому. Иначе зачем творить изначально хуже сотворенного?..

Все в жизни перемешано, только нужно научиться отделять зерна от плевел. И богатый может быть счастливым, равно как и бедный. Творец, обремененный тяжестью дарования, отшлифованного страданиями, вряд ли может претендовать на обывательское счастье, точно так же, как и владелец миллиардного состояния, которое он вынужден нянчить вместо своих детей. Точно так же самая редкая красавица несчастна своей красотой…

Частенько люди, обладающие огромными состояниями, отвлекаясь временами от денег, создают прелестные, зачастую выдающиеся произведения искусства. Только мы их редко когда обнаружим, так как для большинства «крезов» художники и артисты — обслуживающий персонал. Показывать себя романтичным и готовым создавать шедевры есть невольное признание в некой слабости, не присущей неотъемлемой жестокости бизнеса…

Ты не ведаешь, что творишь! Эту фразу можно отнести как к создателям огромных капиталов, так и к гениям от искусства. Сложно упиваться тем, чего не ведаешь… Сложно нянчить собственную красоту, если вместе с нею не востребуют душу…

Писать по ночам изысканные верлибры, от которых роняют слезы не очень красивые филологини, а днями жарить тысячами котлеты, крутить роллы и лепить суши, строить, конкурировать, выживать достойно, чтобы чувствовать себя мужчиной, способным купить своим детям не один вафельный тортик, чтобы построить дом, не домишко на шести сотках, а фамильное гнездо, в котором состарятся следующие пять поколений. И чтобы не презирали художника за его желание создавать помимо духовного и материальное. Чтобы перестали, наконец, на Руси ненавидеть богатых, пестуя бедность. Бедность, конечно, не порок, бедность — выбор!..

Очень хочется, чтобы твои дети относились к миру материального с рассеянной невнимательностью. Чтобы могли чада черпать из всей жизненной палитры. Хотят — занимаются деньгами, хотят — красотой, желают — плетут макраме. А может, и тем, и другим, и третьим… Как у их папы… Единственное, что не передается по наследству — умение любить, раскрыться до обнаженного сердца, не боясь получить в раскаленную душу уничижительного плевка. Не хочется, чтобы мои дети жили среди верблюдов!..

Мясо снегиря

Когда тебе двадцать пять, любая ерунда кажется неразрешимой задачей, катастрофой, а иногда приводит неокрепшую эмоциональную структуру к смерти.

В сорок катастрофой ты называешь столкновение автомобилей, а смерть может быть только от естественной причины.

Ему было двадцать пять, ей двадцать четыре.

Их тела распирало от жажды какой-то необычной судьбы, а потому они часто занимались сексом, живя друг с другом почти год.

В середине декабря он привез ее на маленькую родительскую дачку, собранную из деревяшек, как конструктор. Тем не менее в ней было удобно, грел камин, а во дворе жарилось мясо.

Они ели шашлык, обжигаясь, хохоча друг над другом, когда жир стекал по подбородкам. Это казалось очень смешным. Они пили много сухого вина, а от того их глаза становились все более голодными и жадными.

Они привезли с собою чистое белье, но терпения перестелить не хватило, страсть победила. Мужчина и женщина любили друг друга всю ночь безмозгло и ненасытно…

Наутро он сжег на улице белье, испорченное следами любви, к тому же у нее началось, а хорошего стирального порошка не было.

Потом сидели возле маленького окошка и смотрели, как красавцы снегири склевывают остатки подмороженной рябины.

— Знаешь, как называют самок снегирей?

— Как? — он протяжно зевнул и заглянул ей в синие океаны глаз.

— Снегарки, — ответила. — Смотри-смотри, видишь того, который задирает соседа?.. Это — девочка…

— Откуда знаешь?

— У снегирей самочки сварливы и держат самцов в полном подчинении…

Он опять посмотрел в самую глубину ее глаз. Неожиданно что-то внутри его живота дернулось, он выбрался из-за стола, прошел в спальню и вынес из нее пневматическую винтовку, из таких обычно в тире стреляют.

— Зачем она тебе? — спросила почти без интереса.

Он промолчал в ответ, осторожно открыл окно и прицелился.

В ее взгляде появилось любопытство.

Снегири, толкаясь, дергали с веток ягоды. Некоторые крупные рябины падали в снег…

Выстрел прозвучал совсем тихо, как сломанная каминная спичина.

Один из снегирей, совсем толстый, упал с ветки туда же в снег, где валялась упущенная ягода. Остальные разлетелись…

— Попал, — резюмировал он.