Читать книгу "В Гаване идут дожди - Хулио Травьесо Серрано"

– Ола, – говорит она и ждет ответа.

Звонит ее мать, а когда она звонит, обе всегда начинают спорить и пререкаться. Они уже целый месяц не разговаривали, и сегодня, как видно, тема беседы не из приятных, потому что Моника хмурит брови и насупливается.

– Нет, мама, я этого не сделаю, – сердито бросает она обычные фразы. – Это мои проблемы, и тебя они не касаются… Ты, как всегда, занята только собой… Нет, я не стану этого делать… Я тебя о том не просила. – Затем следует сухое «Пока!», и трубка хлопается на аппарат.

Рассерженная Моника возвращается на балкон, но Малу уже нет на базаре. Наверное, бежит куда-то по важному делу, иначе непременно поднялась бы поболтать со своей лучшей подругой.

Группа туристов, высоких, светловолосых, в шортах, рубашках и шлепанцах, выходит из ближайшего отеля «Абана либре» и берет курс на базар, где продавцы готовятся оказать им достойный прием. Туристы переходят улицу и идут мимо двух мужчин и женщины, ведущих оживленный разговор.

Взгляд Моники рассеянно скользит по туристам и останавливается на этих двух мужчинах и женщине. Она сразу их узнает. Это Леандро, известный под кличкой Мексиканец, и Эрмес со своей женой Милагрос. Они обсуждают предложение одного настоящего мексиканца по фамилии Инфанте, который хочет купить Милагрос или какую-либо другую привлекательную кубинку с зелеными глазами, чтобы увезти ее с собой в Мексику.

В морге тихо шелестела людская речь. Порой тишину взрывал чей-то смех, но возмутитель благочестия тут же осекался, и снова слышалось лишь слабое журчание голосов. Миновав залы А и Б, я добрался до С, где лежал Себастьян. Неподалеку с кем-то разговаривал Франсис. Я обнял друга, а его собеседникам отвесил нарочито вежливый поклон. Войдя в зал, я увидел возле гроба жену Себастьяна Росу и своих кузин Луису и Соледад. Поцеловал их, и они всхлипнули у меня на левом и правом плече. Мягко высвободившись из их объятий, я подошел к гробу – Себастьян хранил торжественный и важный вид человека из ушедших времен. В свой последний путь он отправился в вульгарном красном галстуке, затянутом на шее, как петля на удавленнике, и в потертом костюме из серой фланели, который в свои лучшие дни он надевал, отправляясь в командировки туда, где климат много холоднее.

«Бедняга Себастьян, законченный ты неудачник», – подумал я, глядя на него, облаченного в старый теплый костюм и смешной галстук. Шумок за моей спиной вернул меня к действительности, и я увидел двух человек, тащивших огромный венок из красных роз.

– Чудесные цветы, – сказала Соледад, – их прислал Перес.

– Перес?

– Да, Перес. – В голосе Соледад не слышалось радости, когда она называла имя министра, выгнавшего Себастьяна с работы. – Это очень уважаемый человек.

– Какая честь для семьи, – сказал я.

Глазами грустной собаки поглядела Соледад на своего покойного отца.

– Бедный папа, всегда жил только для других.

Если бы эти слова были сказаны не на панихиде и не моей кузиной, я бы рассмеялся, потому что, когда бы мы ни встретились в последние годы, он был либо в доску пьян, либо в лучшем случае навеселе.

– Да, он всегда жил по совести и пострадал ни за что.

Оставив Соледад, я присел на скамейку. Вдруг захотелось побыть одному, вспомнить Себастьяна, Модесто, Соледад, воскресить в памяти далекое прошлое. Нервно покачиваясь на скамье, я вспоминал, какими мы были в ту пору, когда Себастьян и Модесто работали водителями автобусов, я был мальчишкой, а Соледад – хорошенькой девушкой, не то что теперь – постаревшая, усталая женщина. Эх, а ведь мы были счастливы, несмотря на все лишения. Потом началась борьба против диктатуры Батисты,[9]потом были мой арест, пытки, помощь и поддержка всей семьи, мужественные выступления Себастьяна против зверств полиции. Себастьян был достойным, честным человеком, неподкупным профсоюзным вожаком. А потом пришла победа: апофеоз, безумный восторг, вся наша семья собралась 24 декабря за одним большим столом во главе с Себастьяном. Прошло немного времени, и разгорелись споры, обрушились ушаты холодной воды на наши головы, воды, заливавшей, как в половодье, всё и вся; начались стычки между Себастьяном и Модесто, между Соледад и Луисой, между мной и моими друзьями.

– Приятель, не грусти понапрасну. Делу не поможешь, только душу разбередишь. – Франсис хлопнул меня по спине и сел рядом. Лицо у него было багровое, в его толстый, круглый, как бочка, живот врезалась пряжка широкого кожаного ремня.

Я с некоторым усилием переключился на Франсиса, который, как все знают, большой любитель поговорить.

– Мне сказали, ты процветаешь. – Ножища Франсиса качнула скамью.

– Кто сказал?

– Знаешь, когда река шумит…

– …быть грозе. – Мне нравилась эта поговорка Модесто.

– Только пусть гроза не дождем, а ромом прольется. – Франсис прижал ко рту кулак, словно бутылку. – Я сух, как кирпич. Со вчера ни капли в глотке.

Мы умолкли, мимо нас спешили в зал две женщины, там они обняли Росу, которая снова принялась рыдать. Затем все трое пошли к гробу и осенили себя крестным знамением.

– Слушай, а не вспороть ли нам живот Себастьяну? Ему уже один черт, а рому в нем хоть залейся. Бутылки три наберем. – Франсис громко хохотнул, и кое-кто на него обернулся.

Я было хотел сказать, чтобы он смеялся потише. Но уже появилось несколько человек, одетых в серое и толкавших перед собой высокую тележку. Присутствующие оживились, Роса и дочери заплакали.

– Сейчас будут выносить тело, сейчас будут… – прошелестело шепотом по залу.

– Держись, крепись. – Две женщины старались успокоить Росу.

Люди в сером подошли к гробу и одним рывком положили его на тележку.

– Ой, Боже мой! – кричала Роса, вцепившись в гроб. – Господи Боже, за что? За что?

Я тоже встал, собираясь увильнуть от поездки на кладбище, но при выходе из зала меня перехватила Соледад.

– У тебя есть машина поехать на кладбище? – спросила она.

Я оторопел. С ума, что ли, она сошла? Или не знает, что автомобиля я давным-давно лишился?

– У нас только два такси. Больше заказать не удалось. Если хочешь, можешь сесть во второе. – И, не оставив мне времени на ответ, она присоединилась к матери и сестре, и все три нырнули в первое такси, следовавшее сразу за катафалком.

Нехотя втиснулся я вместе с Франсисом в машину, где уже сидела одна наша дальняя родственница.

Что еще можно сказать о тебе, Малу? Ты – молодая мулатка двадцати с небольшим лет, кубинка с налитыми круглыми ягодицами, которые так и хочется ущипнуть; вчера студентка, а нынче хинетера, то есть проститутка. Но это еще не все. Ты – лучшая подруга Моники, возможно (почему бы и нет?), лесбиянка и гетеросексуалка, третий персонаж нашей истории, персонаж самый мятущийся, которому следовало бы быть более твердым, ибо очень сурово обходилась с тобой жизнь с тех самых пор, когда ты девчушкой уехала из Пуэрто-де-Гольпе (из деревни, где ты росла и где за тобой захлопнулась дверь твоего детства) и попала в прекрасную и абсурдную Гавану, город волков и овец, погонял и лошадок, вольнодумцев и приспособленцев, молотов и наковален, насильников и мудаков.